Художественная критика

1912 - Константин Богаевский (отрывок)

Искусство Богаевского целиком вышло из земли, на которой он родился. Для того чтобы понять его творчест­во, надо узнать эту землю; его душа сложилась соответ­ственно ее холмам и долинам, а мечта развивалась, вос­полняя ее ущербы и населяя ее несуществующей жизнью. Поэтому, прежде чем говорить о Богаевском и его искус­стве, я постараюсь дать представление о той земле, голо­сом которой он является в современной живописи.
Земля Богаевского — это «Киммерии печальная об­ласть»¹. В ней и теперь можно увидать пейзаж, описанный Гомером². Когда корабль подходит к обрывистым и пус­тынным берегам этих унылых и торжественных заливов, то горы предстают повитые туманом и облаками, и в этой мрачной панораме можно угадать преддверье Киммерий­ской ночи, какою она представилась Одиссею. Там най­дутся и «узкие побережья со священными рощами Персефоны, высокими тополями и бесплодными ивами». Даль­ние горы покрыты скудными лесами. Холмы постепенно переходят в степи, которые тянутся вплоть до Босфора Киммерийского, прерываемые только мертвыми озерами и невысокими сопками, дающими пейзажу сходство с Флегрейскими полями³. Огонь и вода, вулканы и море источи­ли ее рельефы, стерли ее плоскогорья и обнажили мощные и изломанные костяки ее хребтов.
Здесь вся почва осеменена остатками прошлых наро­дов: каменщик, роющий фундамент для дома, находит другие фундаменты и черепки глиняных амфор; копающий колодец натыкается на древние могильники; в стенах до­мов и между плит, которыми замощены дворы, можно заметить камни, хранящие знаки орнаментов и несколько букв оборванной надписи; перекапывая виноградник, «зем­леделец находит в земле стертую монету, выявляющую лик императора».
Камни и развалины этой страны безымянны. Как для греков, так и для более поздних народов, выдвигавших сюда передовые посты своих колоний, Киммерия всегда оставалась пределом ведомых стран. Связанная с истори­ческими судьбами Средиземного моря, она была лишь захолустьем Истории. Народы, населявшие ее, сменяли один другой, не успевая ни закрепить своих имен, ни за­помнить старых.
К. Ф. Богаевский родился в Феодосии.
Та складка земли, в которой она расположена, была местом человеческого жилья с доисторической древности. Холмы, ее окружающие, много раз одевались садами и ви­ноградниками и вновь прикрывались на целые столетия саваном праха. Они как бы стерты ступнями народов, их попиравших, плоть их изъедена щелочью человеческих культур, они обожжены войнами и смертельно утомлены напряженностью изжитых веков.
В годы детства Богаевского Феодосия была похожа на приморский городок южной Италии. Развалины Гену­эзских башен напоминали об ее историческом позавчера. Море соединило ее со средиземным миром, а бездорожье южных степей отделяло от России. Она не успела еще прикрыть свою доисторическую древность приличным без­вкусием русской провинции.
Богаевский вырос в итальянско-немецкой семье генуэз­ского происхождения, связь которой со старой метрополи­ей была еще так велика, что молодых людей еще посылали заканчивать образование в Геную.
Первые сильные впечатления природы он получил на Керченском полуострове. Это — страна холмистых равнин, соленых озер и низких кольцеобразных сопок. Уныние хлебных полей сменяется унынием солончаков, темное золото пшеницы — снежною солью высохших озер. Из-под редких колосьев и буйных репеев сквозит седое тело земли, глубоко растрескавшееся от зноя. Полдни гудят роями мух и глухим жужжанием молотилок. Берега Черного и Азовского морей разбегаются широкими лукоморьями, пески которых желты, как спелая пшеница.
Просторный кенегезский дом⁴, с которым связано от­рочество Богаевского, окруженный скудною зеленью, стоит у ската длинного «Сырта», по хребту которого, от одного моря до другого, проходит «Скифский вал» — остатки стены, замыкавшей Босфорское Царство.
Плоское уныние этой земли заставляет невольно обра­щать глаза к небу. Там облака подымаются и с Черного и с Азовского моря.
Но дыхание одного моря встречает дыхание другого, и два огромных полукружия туч непрерывно колеблются, то отступая, то надвигаясь, по обе стороны небосклона, никогда не покрывая всего неба. Тяга ветра подымает их вверх огромными столбами, придает упругость их очерта­ниям, и амфитеатры облаков, расположенные по всей овиди, образуют нагромождения фризов и барельефов. Созерцание горизонта, на котором непрерывно созида­ются и расходятся циклопические архитектуры, имело громадное значение для творчества Богаевского.
Но решающую роль в определении путей его искусства сыграла гора Опук. Она лежит к востоку от Кенегеза, там, где берег поворачивает к северу, обозначая линию Босфора Киммерийского, в ужасающей пустынности со­лончаков и мертвых озер. Во времена Страбона на ее хребте стояли циклопические развалины Киммерикона. Теперь их нет, но глаз, галлюцинирующий в полдень среди ее каменной пустыни, видит их явственно в срывах скал и  над  разорванными  краями ущелий.  Гора  образована из мягкого как мел камня и вся проработана, глубоко и подробно, тонкими вникающими пальцами дождя, ветра и солнца. Ее плоскогорья изъедены узкими щелями, напо­минающими трещины ледников. В них пахнет зверьем. Морские заливы кишат змеями. Каждый шаг отдается глухо и гулко, как в пещере. Гроты, выветренные сквозня­ками по углам обрывов, подражают своей внутренней отделкой сталактитам.
Широкие каменные лестницы посреди скалистых уще­лий, с двух сторон ограниченные пропастями, кажется, попираются невидимыми ступнями Эвридики. И хребты, осыпавшиеся как бы от землетрясения, и долины, подоб­ные Иосафатовой⁵ в день Суда, и поляны, поросшие тонкой нагорной травой, и циклопические стены призрач­ных городов, и ступени, ведущие в Аид,— все это тесно и беспорядочно жмется друг к другу. И это чрезмерное разнообразие так однотонно, что, пройдя десяток шагов, чувствуешь себя безнадежно заблудившимся в этих безыс­ходных лабиринтах.
Когда в полдень солнце круто останавливается над Опуком и мгла степных далей начинает плыть миражами, здесь может показаться, как на Синае, что под ногами рас­стилается почва, «вымощенная сапфирами, горящая как голубое небо». В эти моменты посетитель реально пережи­вает «панический» ужас полудня...
В годы самых мучительных сомнений в себе Богаевский именно здесь почувствовал ясно предназначенный ему путь в искусстве. Можно сказать, что он был приз­ван на этой горе. Если с Опука или с высоты Скифского вала, проходящего над Кенегезом, посмотреть к западу, то за холмистыми равнинами, за высохшими озерами, за крылатыми луками желтых морских отмелей, за плоскими сопками, за несколькими планами далей, все более синих, более лучистых и отмеченных крестиками ветряных мель­ниц, в те вечера, когда над землею не стоит мгла, на самом краю горизонта, за тусклыми мерцаниями двух глубоко уходящих в землю морских заливов, встает нагроможде­ние острых зубцов, пиков и конических холмов. И среди них, полуразрушенным готическим собором, с недостроен­ными башнями в кружеве стрелок, переплетов и извиваю­щихся языков окаменелого племени, встает сложное строе­ние Карадага⁶. Такой романтически-сказочной стра­ной представляется Коктебель из глубины Керченских степей.
Вся  Киммерия проработана  вулканическими  силами. Но гнезда огня погасли, и вода, изрывшая скаты, обнажи­ла и заострила вершины хребтов. Коктебельские горы были средоточием вулканической деятельности Крыма, и обгло­данные морем костяки вулканов хранят следы геологиче­ских судорог. Кажется, точно стада допотопных чудовищ были здесь застигнуты пеплом. Под холмами этих долин можно различить очертания вздутых ребер, длинные ство­лы обличают скрытые под ними спинные хребты, плоские и хищные черепа встают из моря, один мыс кажется отставленной чешуйчатой лапой, свернутые крылья с могу­чими сухожильями обнажаются из-под серых осыпей; а на базальтовых стенах Карадага, нависших над морем, можно видеть окаменевшее, сложное шестикрылье Херубу⁷, сохранившее формы своих лучистых перьев.
Если к этим основным пейзажам Киммерии присоеди­нить еще мускулистые разлатые можжевельники Судака, пещерные города Бахчисарая да огромные ломбардские тополя и ясени Шах-Мамая⁸, пред высотой которых степ­ной горизонт кажется низким и плоским, то перед нами все элементы, из которых сложились пейзажи Богаевского.
Он родился среди камней древней Феодосии, стертых, как их имена; бродил в детстве по ее размытым холмам и могильникам; Кенегезские степи приучали его взгляд разбирать созвездия и наблюдать клубящиеся облака. Опук был горой посвящения, с которой ему был указан путь в искусстве; зубцы коктебельских гор на горизонте были источником его романтизма, рождая в нем тоску по миражам южных стран, замкам и скалам; а деревья Шах-Мамая направляли его вкус к Пуссену и Клоду Лоррену. <...>

(Публикуется по:
Волошин. М.А. Путник по вселенным/
Сост., вступ. ст., коммент. В.П. Купченко и З.Д. Давыдова. ?
М.: Сов. Россия, 1990. ? С. 117-121.)

Статья Волошина «Константин Богаевскии» впервые была опублико­вана в журнале «Аполлон» (1912.—№ 6.— С. 5—21). 

¹ Босфор Киммерийский—древнегреческое название Керченского пролива.
² Текст восходит к «Одиссее> (X, 509—510). Ср. перевод В. А. Жу­ковского:
                                    ...достигнешь
     Низкого брега, где дико растет Персефонин широкий Лес из ракит, свой теряющий плод, и из тополей черных...
³ Флегрейские поля — древнее название равнины римской Кампаньи по берегу Тирренского моря от Кум до Капуи.
⁴ Кенегез — село в степной части восточного Крыма, ныне Красногорка.
⁵ Иосафатова  долина — место  близ  Иерусалима,   упоминаемое в Библии, где будет происходить при конце мира Страшный суд.
⁶ Карадаг — вулканический массив близ Коктебеля.
⁷ Херубу — херувим;   подразумевается   причудливая   форма   скал Карадага. Ср. в стихотворении Волошина «Карадаг»:
     И бред распятых шестикрылий
     Окаменелых Керубу...
          (Стихотворения.— Л., 1977.— С. 172)
⁸ Шах-Мамай — имение Н. Лампси, внука Айвазовского, под Ста­рым Крымом.

Дом Волошина в Коктебеле. Зима, между 1908-1912 гг. Фото М. Волошина

М.А. Волошин и М.С. Волошина. Коктебель. 1920-е гг.

М. Волошин с друзьями Л.В. Кандауровым и В.П. Ищеевым. Рим, 1900 г.