2. 3 ноября 1911. Paris*.
Стук ночью разбудил меня. Я отворил в одной рубашке. Это был Бальмонт. За его спиной немая женская фигура - Елена.
- Сюда нельзя. Одну минуту. Я сейчас оденусь. Он вошел, говоря несвязные и страстные слова:
- Макс, я пришел к тебе. Макс, я люблю тебя. Но ты не хотел позвать ее. Макс, позови ее, пойди к ней навстречу. Макс...
Я в это время торопливо одевался за занавеской. Он сидел румяный, возбужденный. Казался страшно здоровым. Она рядом с ним маленькая, иссохшая. Почти старая. Худая до желтизны. С маленькой выдавшейся вперед челюстью. В нем - фантастическая сила. За 5 лет она стала такой. Она была похожа на жену мастерового, которая, измученная ребенком, ходит за мужем по кабакам. Но он не замечал ее перемены и с пафосом бросал восторженные слова:
- Елена! Это Елена!
Потом он подошел ко мне близко. Его лицо с усиками и острой бородкой жантильома времен Луи XIII,* с длинными волосами, розовое, было неприятно.
- Макс... Где?.. Пикать! Пикать!!
Я повел его. Он стоял, держа меня за руку. Я зажег спичку. Слышно было журчанье падающей струи. Он продолжал восклицать: "Я - Бальмонт! Я - поэт! Она - Елена!"
Было смешно и жалко.
Она сделала жест, что хочет писать. Я не понял. Бальмонт сразу пришел в бешенство.
- Дай ей лист... Она хочет писать... Она, наклонившись, писала:
"Постарайтесь его увести на Rue de la Tour..." Он уже не обращал внимания и отсутствовал.
- Уходите... - сказал я ей, - я останусь с ним. Она была измучена. Она кинула дома ребенка одного. Они провели уже много часов в кабаке (было 4 ч. утра). Она была в легкой кофточке и вся дрожала и кашляла надрывчатым чахоточным кашлем. Она постаралась улизнуть незаметно.
- Куда ты?
- Мне надо посмотреть Мирочку*... Я сейчас приду. Он тотчас же забыл и почти не заметил, как она ушла. Он приехал только что из Бретани, вызванный телеграммой Елены, у которой умер отец*, на следующий день они должны были быть в суде. Несколько месяцев назад он, проходя ночью мимо городового, сказал: "Vive Les boewf!".( Да здравствуют быки! (франц.)) Его подхватили под руки. Он сказал Елене: "Закройте Ваш сак"... Слово "Ваш"* сразу привело городовых в исступление.
Мне надо было найти в суде адвоката Лафон и ту палату, в которой разбиралось его дело. Но там было 8 адвокатов по имени Лафон и 12 камер. "Грефье"*, к которому я обратился, говорил:
- Так Вы говорите, что Ваш друг судится за оскорбление полиции... Это очень трудно сказать, в какой камере будет разбираться его дело. Вы уверены, что не за воровство? Знаете, это очень жаль. Потому что, если за воровство, я бы Вам сейчас же указал. Очень, очень жалею, что он не вор... Но ничего не поделаешь - дело передано уже в отдельные камеры. Справьтесь там.
Когда я зашел на Rue Campagneere, чтобы предупредить Елену о том, что дело отсрочено, - их комната была заперта. Мирочка в одной рубашке, слишком короткой, делала кокетливые жесты руками и ногами и спрашивала: "Ты меня любишь?"
Когда мы разговаривали с Еленой в узкой кухне, приотворил дверь Бальмонт. Теперь он был изможден, пятнист и страшен. Он не узнавал меня. То начинал смеяться, то приходил в бешенство. Он был в таком же костюме, как Мирочка, и так же наивно бесстыден, как она. Чтобы избавиться от жестов и слов, которые могли длиться бесконечно, я быстро выбежал в дверь и ушел. Он сделал попытку гнаться за мной по лестнице.
 Заливы гулкие земли глухой и древней. |  Настороженная земля (Волошин М.А.) |  Испания. Пейзаж с кипарисами. |