2. 7 января 1924 г. М. Волошин. (Единственное сохранившееся его письмо к Замятину.)
Дорогой Евгений Иванович! Ваше письмо было первым ушатом холодной воды, который сразу поохладил мое стремление на север, а затем Чуковский, Вересаев и др. убедили меня в полном идиотизме такого предприятия. Невозможность литературного заработка сразу отрезает все мечты о поездке. А везти с собой "караваны верблюдов"... Я этим слишком много занимался и в иносказательном, и в прямом смысле (10 месяцев в Центральной) Азии, в дни моей юности, я был начальником каравана из 22 верблюдов, из которых каждый был похож профилем, повадкой и нравом на Мандельштама: представляете, какое наслаждение!!). Нет -- я предпочитаю сидеть в Коктебеле и использовать давление нашего гидравлического пресса на медленное выдавливание веских строчек стихов.
А в Коктебеле неиссякаемо прекрасно: до 23 декабря стояла летняя теплынь, и клубились Тернеровские туманы. А потом барометр сошел с ума, море стало на задние лапы... И пошел такой невообразимый кавардак в течение двух недель, что за это время потонуло 30 судов -- ив том числе несколько иностранных пароходов, нагруженных русским хлебом. У нас переливало через дорогу, выдавило ветром несколько стекол и выкинуло на берег несколько хороших корабельных балок. Черное море редко позволяет себе такие океанские дебоши. А на этот раз это был совершенно исключительный чертогон. Сезоны менялись по 10 раз в день: и жара, и мороз, и снежная метель, и солнце, и ливень -- все на протяжении одних суток и снова, и снова, и снова...
Сидим мы, замуровавшись на зиму (Иосиф Викторович, Александра Александровна {И. В. Зелинский (см. с. 473). А. А. Вьюгова -- вдова ученого.}, Маруся и я), не видим никого. Каждый занимается своим делом: Иос. Викт., в каскетке и в шубе Лира, лежит навзничь на постели, прикрывшись с головой прошлогодним N "Известий", и, держа в руке светильник, из-под низу читает советские новости "между строчек".
Александра Александровна омолаживает вчерашний борщ "водищей" и неутомимо кудахчет про Вятку и Пучежь. Маруся делает десять дел зараз или болеет самыми мучительными болезнями, проковыряв себе ухо вязальной спицей.
Я сижу, уткнувшись носом в книжку, или вправляю стихам вывернутые позвоночники.
Прочел "Уездное". Очень хорошо. Крепкая фольклорная мозаика. Но больше радуюсь теперешним Вашим путям. С большим интересом прочел Вашу статью о современной прозе (в "Современном искусстве") {Имеется в виду журнал "Русское искусство", N 2--3 за 1923 г.}. Очень хорошая и крепкая манера определений -- совсем не критическая. Это-то и прекрасно. Кое с чем не согласен. Но очень свежо и сочно.
Очень жду Ваших книг. Т. к. я не приеду, то посылайте сюда. И напоминаю Вам Ваше обещание вместе с Чуковским прислать мне "Современный Запад" (N 1, 3, 4 -- второй у меня есть), "Восток" и книжек "Всемирной литературы" -- что получше. Сейчас за каждую новую книгу буду благословлять приславшего! Если возможно достать N (толстой) "России" и "Литературной мысли",-- буду очень благодарен. Писать туда критические статьи? Да что же теперь возможно писать? Ведь сейчас марксистское миросозерцание регламентировано обязательным, а у меня от него мозги тошнит. Нет, из этого ничего путного не выйдет. Не соблазняйте, Евгений Иванович.
Книги посылками доходят аккуратно. Бандеролями -- нет. А шляпу, я надеюсь, Вы привезете в Коктебель лично будущим летом, т. к. жду Вас непременно. Открытку из Москвы не получал: только одно письмо. Маруся лежит в постели и просит Вам передать, что Вас любит крепко и целует, и зовет, в чем я всецело к ней присоединяюсь. Александра Александровна тоже просит приписать, что она вовсе не курица.
Максимилиан Волошин.
 Автопортрет Максимилиана Волошина |  М.В. Сабашникова, первая жена М. Волошина. Версаль, 1905 г. Фото М. Волошина. |  Максимилиан Волошин. Пейзаж. |