Переписка М.А. Волошина и И.Ф. Анненского

И.Ф. Анненский. Письма к М.А. Волошину

          Публикация А. В. Лаврова и В. П. Купченко
          Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома, 1976
          Л., "Наука", 1978

          Знакомство Иннокентия Федоровича Анненского с Максимилианом Александровичем Волошиным (1877 - 1932) состоялось в первых числах марта 1909 г. Сын поэта В. И. Анненский-Кривич вспоминал о первом визите Волошина и С. К. Маковского, будущего редактора журнала «Аполлон», 4 марта в Царское Село: «И Маковский, и приехавший вместе с ним Макс. Волошин имели до того времени об И. Ф. Анненском довольно поверхностное представление, и поэтому, конечно, встреча с таким Иннок. Анненским явилась для них полным сюрпризом. А отец, как нарочно, в этот вечер был необыкновенно интересен и блестящ. Он так и рассыпал драгоценные блестки и самоцветные камни своего ума, исключительной эрудиции и высокого остроумия. Оба писателя были буквально ошеломлены тем, что они встретили в этом "переводчике Еврипида", — да нисколько и не скрывали того огромного впечатления, кот<орое> он на них произвел. Помню я те откровенно-восхищенные взгляды, кот<орыми> они беспрестанно обменивались».¹
          В свою очередь и Анненского — по его признанию, «слишком удручённого прошлым» (см. письмо 1, 6 марта 1909 г.), — не могло не обогатить знакомство с Волошиным — поэтом широкой эрудиции, глубоко искренним, взыскательно относящимся к слову, бывшим к тому же и обаятельным собеседником. С Анненским его особенно сближали любовь к античной культуре и живой интерес к творчеству новейших французских поэтов, которых они оба увлеченно переводили и наследниками которых в деле обновления поэтического слова себя считали.
          Тогда же, 4 марта, Анненский подарил Волошину, в ознаменование знакомства, отдельный оттиск своей статьи «Античный миф в современной французской поэзии». «Имена мне милые, слова мне дорогие и идеи мне близкие, потому что я в свое время "пошел к французам в школу", — писал на следующий день Волошин Анненскому. — Мне радостно, что теперь, после десятилетия в Париже, возвращаясь окончательно в Россию, я встретил Вас, потому что увидел в Вас (а это так редко!) человека, с которым можно не только говорить, а у которого можно учиться».² В следующем письме к Анненскому Волошин говорит, что он открылся ему как цельная, многогранная индивидуальность, неожиданно объединившая в себе несколько ранее знакомых его ликов: «Вы существовали для меня до самого последнего времени не как один, а как много писателей. Я знал переводчика Эврипида, но вовсе не соединял его с тем, кто писал о ритмах Бальмонта и Брюсова <...> И, конечно, этого И. Ф. Ан<ненского> я не мог соединить с И. Анненским, "молодым" поэтом, которого Гриф со "строгим выбором" печатал в "Перевале".
          И только теперь <...> все эти отрывочные впечатления начали соединяться, и, наконец, три дня тому назад они слились окончательно в конкретную личность и в цельный характер, к которому я не мог не почувствовать глубочайшего уважения и удивления».³ Волошин просил Анненского дать на время все его книги, чтобы еще отчетливее представить себе его писательский облик.
          В первые дни знакомства Анненский подарил Волошину свою книгу «Тихие песни» (СПб., 1904), выпущенную под псевдонимом «Ник. Т-о», с надписыо: «Максимилиану Александровичу Волошину на память "Аполлоновских" дней разоблачённый Ник. Т-о. 10 III 1909. И. Анненский».⁴ В середине апреля 1909 г. вышла в свет «Вторая книга отражений» Анненского, экземпляр которой был отправлен Волошину в Коктебель с надписью: «Максимилиану Александровичу Волошину к воспоминание и в залог часов лучшего художественного настроения. И. Анненский. 5 V 1909. Ц<арское> С<ело>. Захаржевская, д<ом> Панпушко».⁵ Волошин откликнулся на это благодарственным письмом, в котором по достоинству оценил оригинальность критических очерков Анненского, кажущихся по резкой обнаженности и прозорливости писательского взгляда «сжатым клубком мучений»: «Она верная и справедливая, Ваша книга. И её жестокость — не жестокость приговора, но жестокость судебного отчёта о процессе. Но зато какая утончённая гибкость образов <...> Я думаю, что никто так не понимал Достоевского, как Вы <...> Ваша книга почти не книга, настолько в ней трепетность письма или дневника. Вы осуществляете слова Р. де Гурмона о том, что критика — самый интимный род исповеди. Но Вы еще заставляете исповедоваться и писателей, и их героев...».⁶
          Впрочем, во «Второй книге отражений» были выражены и те особенности, которые отчетливо показывали различия в системах ценностей Анненского и Волошина. В критической прозе наиболее явно прослеживается принципиальный адогматизм творческого сознания Анненского, предрасположенность к «будничности», недосказанности и одновременно обнажённой исповедальности, которая, вероятно, была едва ли не единственным положительным кредо поэта. «Я не могу, да вовсе и не хотел бы уйти от безнадежной разорённости моего пошлого мира, — признавался Анненский. — Я видел совсем, совсем близко такие соблазнительные бездны <...> что звезды и волны, как oнe ни сверкай и ни мерцай, а не всегда-то меня успокоют».⁷ Но именно эти «звезды и волны» были всегда спасительным алтарем для Волошина. Его напряженный духовный поиск всегда находил опору в осознании торжественной гармонии мирового единства, всегда осуществлялся во всеоружии символов, воспринятых от самых различных культур. Показательно, что Анненский остался равнодушным к статье Волошина «Horomedon», в которой все эти качества были максимально выражены (см. письмо 2, 13 августа 1909 г.). Вряд ли могли найти у Анненского глубокий сочувственный отклик и оптимистические «вселенские» начала в поэзии и мироощущении Волошина, и его увлеченность проблемами теософии.
          В статье «О современном лиризме» Анненский иронически характеризовал «философичность» новейшей поэзии («в ней носятся частицы и теософического кокса, этого буржуазнейшего из Антисмертинов»⁸), может быть, подразумевая и соответствующие произведения Волошина. Несходство мироощущений обнаруживается и тогда, когда критик касается непосредственно поэтического облика Волошина — «нашего молодого и восторженного эстетика» — в общей галерее поэтов, изображенных в статье «О современном лиризме». Приведя стихотворение Волошина «Лиловые лучи» (из цикла «Руанский собор»), Анненский заключает: «Право, кажется, что нельзя ни искусней, ни полней исчерпать седьмой полосы спектра, ласковее изназвать её, чем Волошин, воркуя, изн?звал своих голубок-сестриц в лиловых туниках».⁹ Анненский подмечает склонность Волошина к «метафорической молитве», к благоговейному любованию готикой, гаммой «цветовых переливов», неназойливо противопоставляя этому свою отзывчивость к другой красоте — «мученической», свободной от всевозможных напластований.¹⁰
          5 сентября 1909 г. Волошин приехал из Коктебеля в Петербург.¹¹ С этого времени и до конца ноября поэты часто встречались: в Царском Селе у Анненского, в редакции «Аполлона» — при обсуждении конкретных вопросов, связанных с организацией журнала, на вернисажах выставок и театральных премьерах. Общение было прервано скоропостижной кончиной Анненского 30 ноября.
          Свои размышления о творчестве покойного поэта Волошин изложил в статье «И. Ф. Анненский — лирик», которая была предназначена для подборки статей памяти Анненского, задуманной редакцией «Аполлона».¹² Статья примыкала к циклу волошинских статей «Лики творчества», печатавшихся в газете «Русь» в 1906-1908 гг.; некоторые её мысли были сформулированы ещё в письмах к Анненскому. Цитирование отрывков из писем Анненского усиливало интимно-доверительный характер этой статьи-воспоминания о поэте, чья преждевременная утрата горько переживалась. Волошин создаёт сложный психологический портрет Анненского: «Его торжественность скрывала детское легкомыслие; за гибкой подвижностью его идей таилась окоченелость души, которая не решалась переступить известные грани познания и страшилась известных понятий; за его литературною скромностью пряталось громадное самолюбие; его скептицизмом прикрывалась открытая доверчивость и тайная склонность к мистике, свойственная умам, мыслящим образами и ассоциациями; то, что он называл своим "цинизмом", было одной из форм нежности его души; его убеждённый модернизм застыл и остановился на определенной точке начала девяностых годов. Он был филолог, потому что любил произрастания человеческого слова: нового настолько же, как старого. Он наслаждался построением фразы современного поэта, как старым вином классиков; он взвешивал её, пробовал на вкус, прислушивался к перезвону звуков и к интонациям ударений, точно это был тысячелетний текст, тайну которого надо было разгадать».¹³
          Касаясь стихов, составивших ещё не вышедший тогда в свет сборник «Кипарисовый ларец», Волошин демонстрирует своеобразие поэтического облика Анненского; он подмечает у него «острый взгляд импрессиониста», тяготение к теме смерти и знание «тысячи интимных примет её»; он подчеркивает его умение — подобно К. К. Спучевскому — изобразить кошмар обыденности. Многие наблюдения, сделанные Волошиным,¹⁴ оказались основополагающими в истолковании поэтического творчества Анненского и были развиты и всесторонне разработаны последующими критиками и исследователями автора «Кипарисового ларца».
          Волошин на всю жизнь сохранил благодарную память о своем старшем друге. Получив от В. Кривича оттиск посмертно появившейся статьи Анненского «Леконт де Лиль и его "Эриннии"», он писал ему 27 марта 1910 г.: «Статья о Лек<онт> де Лиль снова заставила звучать в ушах голос Ин<нокентия> Феод<оровича> и сжаться сердце».¹⁵ В 1912 г., задумав пьесу из жизни литературного Петербурга, он среди «необходимых персонажей» намечал вывести «филолога-литературоведа типа Анненского». В программу своей лекции «Возрождение русской лирики в первые десятилетия XX века» Волошин ввёл тезис: «Эллино-латинские корни и славянские плоды. Иннокентий Анненский и Вячеслав Иванов».¹⁶ Перечитывая в январе 1931 г. статью Анненского «Достоевский до катастрофы», Волошин делился впечатлениями с филологом М. С. Альтманом: «Это очень хорошо, глубоко и соответствует моим чувствам».¹⁷ В июне 1932 г., отвечая на вопросы литературной анкеты критика и библиографа Е. Я. Архиппова о любимых поэтах («которых Вы <...> любите исключительно и неотступно»), Волошин вслед за Пушкиным, Тютчевым и Некрасовым назвал имя Анненского.¹⁸
          Письма И. Ф. Анненского печатаются по автографам, хранящимся в Рукописном отделе Пушкинского Дома, в архиве М. А. Волошина (ф. 562).

М. Волошин. 1932 г.

М. Волошин. 1920-е.

М.А. Волошин, Париж, 1905.