Художественная критика

1919, конец - 1920, начало - Искусство в Феодосии

Феодосия — город контрастов.
Кажется, нет <среди> русских городов города, менее живущего художественной жизнью, чем она.
Нельзя себе представить театральной публики более неблагодарной, художественно и архитектурно более безвкусной, чем богатое феодосийское мещанство¹.
Екатерининская набережная с ее дворцами в стиле турецких бань, Публичных домов и лимонадных киосков, с ее бетонными Эрехтейонами, гипсовыми «Милосами», голыми фисташковыми дамами с декадентских карт-посталей представляет совершенно законченный «Музей Дурного Вкуса».
Большевики и анархисты, в руках которых Феодосия побывала дважды², не захотели оказать ей единственной услуги, на которую были способны: они не взорвали этих вилл.
Не думаю, чтобы этим тонким и злым способом они хотели наказать буржуазию, сохранив ее позор на будущие времена,— нет, они сами находились под обаянием монументальности этих построек: мещанин мещанина чует издалека.
Мещанство «Пролетариата» благоговеет перед мещанством «Буржуазии», и идеал комфорта и роскоши, воплощенный в типе первоклассного отеля, станционного буфета и пароходной кают-компании, туманит воображение обеих сторон, так неудачно и не вовремя поссорившихся из-за дележа жизненных благ.
Единственная реальная услуга, оказанная большевиками городу,— удаление безобразного памятника Александру III³ — была ими совершена отнюдь не из эстетических соображений и не из уважения к личности покойного императора, а из дурацких политических антипатий.
Когда феодосийские мещане поголовно бежали из города перед вторым пришествием большевиков, я, опасаясь полного исчезновения зоологического вида и желая использовать тот авторитет и уважение, которое мне доставили среди большевиков мои стихотворения «Брестский мир» и «Святая Русь», пытался суфлировать «Пролеткульту» идею об устройстве на Екатерининском проспекте «Национальн<ого> парка».
Я рекомендовал сохранить один из дворцов во всей его неприкосновенности внутренней обстановки, выкрасть где-нибудь на Кавказе чету бежавших буржуев и поселить их, как Адама и Еву, в этом идеальном раю мещанства, чтобы сохранить их семейный и хозяйственный быт для наглядного сравнения с формами грядущего пролетарского рая.
Большевики, занятые политич<еской> суетой и Владиславовским фронтом, к сожалению, не оценили всего социально-педагогического значения моего предложения.
К счастью, приход добровольцев, которые привезли с собою всех представителей временно исчезнувшего вида, снова превратили Екатерининск<ий> проспект в живой музей, своими богатствами и научной полнотой способный соперничать с самой Аскания-Нова.
Потому что в Феод<осийском> питомнике, по отзывам специалистов, были выведены совершенно новые виды «буржуев-спекулянтов», как по совершенно новым приемам работы, так и по своей прожорливости.
Очевидцы и пострадавшие на Кавк<азском> побережье рассказывали мне с восторгом и ужасом о «мертвой хватке» феод<осийских> спекулянтов, как они купили тот пароход, на котором бежали, и успели его два раза перепродать с чудовищным барышом, не дойдя до места назначения; как один из них изобрел жидкость для восстановления утраченной молодости керенских кредитных билетов и, скупив за бесценок партию бракованных бумажек, нажил миллионы: весь Кавказ еще два месяца спустя гудел стонами и легендами.
Казалось бы, откуда такому деловому и передовому городу, как Феодосия, иметь свое искусство и свой стиль.
А между тем в ней есть и то, и другое.
У старой Феодосии есть своя архитектурная физиономия, сохранившаяся кое-где на Итальянской, в старых домах, с аркадами, в кварталах, идущих по направлению к Карантину, в Караимской слободке около Митридата, наконец, в самом Карантине⁴.
Есть у нее и еще большее, чем архитектурн<ое> лицо: Феодосия, может быть, единственный из провинциальных городов России, который может гордиться, что она является родиной целой школы живописи, которую мы вправе называть Киммерийской⁵. Это ее роднило бы с маленькими, городками Средней Италии, если бы в ней сохранялись материальные памятники ее искусства.
Но, к сожалению, кроме галереи Айвазовского, в которой собраны самые плохие произведения этого большого мастера, то есть все те, которые остались непроданными при жизни его, и нет ни одной картины его творческого расцвета,— кроме этой галереи, только компрометирующей память великого мариниста,— нет ничего. Ни в одном публичном здании вы не найдете ни одной картины Куинджи, Лагорио, Богаевского, Латри, Шервашидзе — художников, которыми Феодосия вправе гордиться, но о которых она часто даже не подозревает.
Помню, как в одном из первых газетных листков, издававшихся в Феодосии, была помещена заметка: «По слухам, известный русский художник Богаевский собирается переселиться на постоянное жительство в Феодосию». Редакция газеты не подозревала, что Богаевский родился в Феодосии <и> в течение всей своей жизни <в> ней жил.
Зато в частных домах Феодосии встречается очень много ценных произведений живописи. Айвазовский оставил здесь после себя целую школу копиистов и подражателей, и в редком из старых феодосийских домов не хранится «подлинный Айвазовский». А таковой, будь он и плох для музея — для частного провинциального дома все же очень большая роскошь.
Здесь же можно часто встретить произведения таких чисто крымских живописцев, не выходивших за пределы Крыма и не вошедших ни в один музей, как Феслер и М. М. Петров⁶. Так же можно найти Лагорио, Богаевского, Латри. Все эти картины распространялись в порядке семейственном — подарков и сувениров.
Т. о. за внешним художественн<ым> бесплодием Феодосии, за ее показным, бьющим в нос безвкусием, в глубине ее таится богатая и щедрая историческая подпочва.
В дальних углах, в старых кварталах, построенных на благородных итальянских фундаментах, продолжается в молчании творческая работа, о которой богатые мещане, строящие себе роскошные особняки, к счастью своему и спокойствию, даже не подозревают.
Мнением крупных русск<их> художников, живущих в одном с ними городе, они не интересуются. Когда перед войной был поставлен на очередь вопрос о постановке памятника Айвазовскому, «отцы города» и не подумали обратиться к ним за советом, а втихомолку, на свой страх и риск, заказали известному кукольных дел мастеру — Гинсбургу⁷ — соответственную куклу феодосийского патриарха.
Поэтому, когда в Феодосии возникает новое Художественно-литературное общество, ему каждый раз приходится считаться с очень трудной и ответственной задачей: клиентуры у них не может быть иной, чем местное богатое мещанство, которое должно оплатить все расходы по предприятию; а художественный уровень, до которого они должны дотянуться, определяется тем высоким градусом напряженной творческой работы, которая ведется в уединенных мастерских.
Соединить эти концы, разумеется, невозможно.
Но тем не менее, пожелаем Литературно-художественному кружку⁸ всяческого успеха.
Он начинает хорошо и удачно и, кажется, избрал верный путь.
Он имеет свой орган «К искусству», украшенный такими литературными именами, как Поликсена Сергеевна Соловьева, Вересаев, Марина Цветаева, Аделаида Герцык, София Парнок, Мандельштам, Андрей Соболь и пр.
Он будет иметь собственное художественно-украшенное помещение. Нельзя не приветствовать выбора художника, которому кружок доверил роспись своего помещения.
В. В. Бобрицкий является одним из самых талантливых молодых художников Юга России. Он мастер харьковского союза «7» и известен широко, как оригинальный и опытный театральный декоратор.
Из больших театральн<ых> постановок ему принадлежат ремизовская «Трагедия об Иуде принце Искариотском» в театре «Студия», «Король без венца» Буэлье⁹ в Большом Драматическом, ибсеновский «Брандт» и клоделевский «Обмен» в Камерном Театре, наконец, так нашумевшая глаголинская постановка ван-лерберговского «Пана» в Драматическом театре. Наконец, ему же принадлежит роспись Дома Артистов в Харькове.
Это настоящий стенной мастер, крепко чувствующий цвет, форму и материал; в отличие от большинства молодых он «грамотен», он умеет хорошо проникаться стилем и обладает широким диапазоном стилей, начиная от «кубизма», «лубка», «подноса», «иконы» и кончая итальянск<им> примитивом и строгой академией.
Роспись подвала Литературно-художественного кружка¹⁰, эскизы которой мне довелось видеть, будет выдержана в стиле персидских миниатюр и будет представлять для Феодосии истинно художественное приобретение, когда будет закончена.
Вот если после открытия своего подвала Литературно-художественному кружку удастся взять феодосийского буржуя за горло и заставить его замазать в своих «Виллах» мазню доморощенных маляров и дать вновь расписать таким декораторам, как Бобрицкий и его постоянный помощник и сотрудник скульптора Цибис¹¹, да заставить их покупать картины таких мастеров, как Богаевский, Латри, Хрустачев — перечисляю тех, кто сейчас живет и работает в Феодосии,— то это будет действительно неоценимая услуга, оказанная городу.
Но думаю, что этого результата можно достичь только физическим насилием.
Дай Бог всякого успеха этому предприятию!

(Публикуется по:
Волошин. М.А. Путник по вселенным/
Сост., вступ. ст., коммент. В.П. Купченко и З.Д. Давыдова. -
М.: Сов. Россия, 1990. ? С. 153-158.)
Подготовлено при содействии http://elstudy.ru/

Статью можно датировать концом 1919 — началом 1920 г.
¹ В своем отчете заведующий секцией Охриса г. Феодосии художник Г. А. Магула в феврале 1921 г. свидетельствовал: «Большинство покинутых домов эмигрантов отличается на редкость антихудожественным   убранством — дешевые   картины   в   широких   золоченых   рамах, копии Айвазовского и рыночная мебель — вот приблизительно обстановка покинутых квартир» (Дом-музей М. А. Волошина, А. 1089).
² Имеются в виду периоды с 2 января по 29 апреля (Республика Таврида)   и с 21   апреля по   19 июня   1919 г.— когда Феодосия была советской.
³ Памятник Александру III был установлен в Феодосии в 1896 г. по модели скульптора Р. Р. Баха   (1859—1933). «После революции,— как сообщали «Одесские новости»,— у памятника стали происходить частые эксцессы. Сначала группа студентов наклеила плакат с надписью «Позор Феодосии». <...> 20 июня вечером у памятника вновь был созван митинг, организованный матросами пришедших транспортов и находившимися в порту преображенцами» (1917.—№ 10 453.—28 июня). 22 июня 1917 г. памятник был сдернут с пьедестала матросами-анархистами и отправлен в переплавку.
⁴ Феодосийский   карантин   располагался   в   стенах   средневековой генуэзской крепости, по соседству с портом.
⁵ К киммерийской школе живописи Волошин причислял И. К. Айвазовского (1817—1900), А. И. Куинджи   (1841 — 1910), Л. Ф. Лагорио, К. Ф. Богаевского (1872—1943), М. П. Латри (1875—1935), А. К. Шервашидзе   (1867—1968), А. И. Фесслера   (1826—1885), А.   В.   Ганзена (1876—1937) —уроженцев или «приемышей» восточного Крыма. Относил он к этой «школе» художников-киммерийцев и себя.
⁶ Петров Михаил Митрофанович (1841 —1903)— полковник пограничной стражи, художник и изобретатель. Отец А. М. Петровой, многолетнего друга Волошина.
⁷ Гинцбург Илья Яковлевич (1859—1939)—скульптор, академик живописи. 19 мая 1925 г. Волошин писал С. А. Толстой (Есениной): «Гинсбурга я знаю и с удовольствием приму. Но должен тебя предупредить, что считаю его, как скульптора, крайне бездарным. Сейчас он хлопочет,   чтобы   в   Феодосии   поставили   памятник   Айвазовского   его работы — памятник   очень   неудачный».    Памятник   был    установлен перед галереей Айвазовского лишь в 1930 г.
⁸ Феодосийский литературно-артистический кружок — сокращенно ФЛАК, возник осенью 1919 г. Первый номер альманаха «К искусству!» пока обнаружить не удалось; второй номер был выпущен   10 ноября 1919 г. (редакторы Ардатов, Гейман, Плоткин).
⁹ Буэлье Сент-Жорж де   (1876—1947)—французский драматург, поэт, вождь «натюристов».
¹⁰ Подвал ФЛАКа находился на углу улиц Земской и Новой (ныне улицы Карла Либкнехта и Кирова, здание не сохранилось).
¹¹ Цибис сделал портрет Волошина, который в 1921 г. был выставлен в Константинополе (Зарницы (София).—№ 25.— С. 27).

Рисунок М.А. Волошина