1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16
Он, с негодованием:
— И неужели никто никогда не полюбопытствовал узнать, какая у вас голова? Голова, ведь это — у поэта — главное!.. А теперь давайте беседовать.
И вот беседа — о том, что пишу, как пишу, что люблю, как люблю — полная отдача другому, вникание, проникновение, глаз не сводя с лица и души другого — и каких глаз: светлых почти добела, острых почти до боли (так слезы выступают, когда глядишь на сильный свет, только здесь свет глядит на тебя), не глаз, а сверл, глаз действительно — прозорливых. И оттого, что не больших, только больше видящих — и видных. Внешне же: две капли морской воды, в которой бы прожгли зрачок, за которой бы зажгли — что? ничего, такие брызги остаются на руках, когда по ночному волошинскому саду несутся с криками: скорей! скорей! море светится! Не две капли морской воды, а две искры морского живого фосфора, две капли живой воды.
Под дозором этих глаз я, тогда очень дикая, еще дичаю, не молчу, а не смолкаю: сплошь — личное, сплошь — лишнее: о Наполеоне, любимом с детства, о Наполеоне II, с Ростановского “Aiglon” *(“Орленок” (франц.)), о Сарре Бернар1, к которой год назад сорвалась в Париж, которой там не застала и кроме которой там все-таки ничего не видела, о том Париже — с N majuscule *(Заглавным (франц.)) повсюду — с заглавным N на взлобьях зданий — о Его Париже, о моем Париже.
Улыбаясь губами, а глазами сверля, слушает, изредка, в перерыве моего дыхания, вставляя:
— А Бодлера вы никогда не любили? А Артюра Рембо — вы знаете?
— Знаю, не любила, никогда не буду любить, люблю только Ростана и Наполеона I и Наполеона II — и какое горе, что я не мужчина и не тогда жила, чтобы пойти с Первым на Св. Елену и с Вторым в Шенбрунн.
Наконец, в секунду, когда я совсем захлебнулась:
— Вы здесь живете?
— Да, то есть не здесь, конечно, а...
— Я понимаю: в Шенбрунне. И на Св. Елене. Но я спрашиваю: это ваша комната?
— Это — детская, бывшая, конечно, а теперь Асина, это моя сестра — Ася.
— Я бы хотел посмотреть вашу.
Провожу. Комната с каюту, по красному полю золотые звезды (мой выбор обоев: хотелось с наполеоновскими пчелами2, но так как в Москве таковых не оказалось, примирились на звездах — звездах, к счастью, почти сплошь скрытых портретами Отца и Сына *(T. e. Наполеона I и Наполеона II) — Жерара, Давида, Гро, Лавренса, Мейссонье, Верещагина — вплоть до киота, в котором богоматерь заставлена Наполеоном, глядящим на горящую Москву). Узенький диван, к которому вплотную письменный стол. И все.
Макс, даже не попробовавший втиснуться:
— Как здесь — тесно!
Кстати, особенность его толщины, вошедшей в поговорку. Никогда не ощущала ее избытком жира, всегда — избытком жизни, как оно и было, ибо он ее легко носил (хочется сказать: она-то его и носила!) и со своими семью пудами никогда не возбуждал смеха, всегда серьезные чувства, как в женщинах любовь, в мужчинах — дружбу, в тех и других — некий священный трепет, никогда не дававший сходиться с ним окончательно, вплотную, великий барьер божественного уважения, то есть его божественного происхождения, данный еще и физически, в виде его чудного котового живота.
— Как здесь тесно!
Действительно, не только все пространство, несуществующее, а весь воздух вытеснен его зевесовым явлением. Одной бы его головы хватило, чтобы ничему не уместиться. Так как сесть, то есть пролезть, ему невозможно, беседуем стоя.
Вкрадчивый голос:
— А Франси Жамма *(Франсис Жамм (1868—1938) — французский поэт) вы никогда не читали? А Клоделя вы...
В ответ самоутверждаюсь, то есть утверждаю свою любовь к совсем не Франси Жамму и Клоделю, а — к Ростану, к Ростану, к Ростану.
Et maintenant il faut que Ton Altesse dorme..
— Вы понимаете? Ton (любовь) — и все-таки Altesse!
Ame pour qui la mort fur une guerison...
A для кого — не?
Dorme dans le tombeau de sa double prison.
De son cercueil de bronze et de son uniforme
* (А теперь нужно, чтобы твое сиятельство уснуло...
Душа, для которой смерть была исцелением...
Пусть спит в гробнице своей двойной тюрьмы,
Своего бронзового гроба и мундира (франц.)
(Строки из пьесы Э. Ростана “Орленок”.))
— Вы понимаете, что Римского короля похоронили в австрийском!3
Слушает истово, теперь вижу, что меня, а не Ростана, мое семнадцатилетие во всей чистоте его самосожжения — не оспаривает — только от времени до времени — робко:
— А Анри де Ренье вы не читали — “La double maitresse” *(“Дважды любимая” (франц.) — роман)? A Стефана Маллармэ вы не...
И внезапно — au beau milieu Victor Hugo *(Посреди [оды] Виктора Гюго (франц.)) Наполеону II — уже не вкрадчиво, а срочно:
— А нельзя ли будет пойти куда-нибудь в другое место?
— Можно, конечно, вниз тогда, но там семь градусов и больше не бывает.
Он, уже совсем сдавленным голосом:
— У меня астма, и я совсем не переношу низких потолков, — знаете... задыхаюсь.
Осторожно свожу по узкой мезонинной лестнице. В зале — совсем пустой и ледяной — вздыхает всей душой и телом и с ласковой улыбкой, нежнейше:
— У меня как-то в глазах зарябило — от звезд.
Кабинет отца с бюстом Зевеса на вышке шкафа.
Сидим, он на диване, я на валике (я — выше), гадаем, то есть глядим: он мне в ладонь4, я ему в темя, в самый темянной водоворот: волосоворот. Из гадания, не слукавя, помню только одно:
— Когда вы любите человека, вам всегда хочется, чтобы он ушел, чтобы о нем помечтать. Ушел подальше, чтобы помечтать подольше. Кстати, я должен идти, до свиданья, спасибо вам.
— Как? Уже?
А вы знаете, сколько мы с вами пробеседовали? Пять часов, я пришел в два, а теперь семь. Я скоро опять приду
Пустая передняя, скрип парадного, скрип мостков под шагами, калитка...
Когда вы любите человека, вам всегда хочется, чтобы ОН ушел, чтобы о нем помечтать.
— Барышня, а гость-то ваш — никак ушли?
— Только что проводила.
— Да неужто вам, барышня, не стыдно — с голой головой — при таком полном барине, да еще кудреватом таком! А в цилиндре пришли — ай жених?
— Не жених, а писатель. А чепец снять — сам велел.
— А-а-а... Ну, ежели писатель — им виднее. Очень они мне пондравились, как я вам чай подавала: полные, румяные, солидные и улыбчивые. И бородатые. А вы уж, барышня, не сердитесь, а вы им видать — ух! — пондравились: уж так на вас глядел: в са-амый рот вам! А может, барышня, еще пойдете за них замуж? Только поскорей бы косе отрость!
1 Наполеону II (герцогу Рейхштадскому, 1811—1832) — единственному сыну Наполеона и Марии-Луизы — посвящена пьеса Э. Ростана “Орленок”. Французская актриса Сара Бернар (1844—1923) играла герцога Рейхштадского в этой пьесе.
2 Пчелы были воспроизведены на гербе Наполеона.
3 Наполеон II при рождении получил титул короля Римского, а после падения отца потерял право наследника и был лишь австрийским герцогом.
4 Волошин увлекался хиромантией и смотрел ладони многих близких людей. 22 декабря 1913 года он рекомендовал в письме Е. Я. Эфрон, заинтересовавшейся хиромантией: “Теорию нужно знать, конечно, но главное — практика и умение говорить. Если хочешь — я тебе дам летом несколько — не уроков, но мудрых наставлений из своего опыта. <...> А относительно знаков — это большая путаница. Единственное, что верно, — это планетные типы — их надо уметь различать и комбинировать. Но постепенно вырабатывается чувство человека — это главное” (ИРЛИ). Сохранился и образец гадания Волошина: описание руки В. И. Сурикова, сделанное им 3 января 1913 года (см.: Волошин М. Суриков. Л., 1985).
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16
Портрет работы В. П. Андерса. Коктебель, 1927 | Силуэт Е. Кругликовой. Париж, ок. 1908 | Портрет работы Г. Верейского. Ленинград, 1924 |