1-2-3
Зажелтели окна “Бубен”. Народу много. На сдвинутых столах устроена эстрада, освещенная двумя керосиновыми лампами “молния”. На эстраде стоит Ходасевич, на очень белый лоб падает черная прядь. Говорит он медленно, глуховато:
По вечерам мечтаю я.
(Мечтают все, кому не спится.)
Мне грезится любовь твоя,
Страна твоя, где всё — из ситца... |
Под конец он прочел мрачные стихи о том, как он лежит в гробу и “она” робко подходит и кладет ему на грудь мешок со льдом1.
Публике понравился больше Мандельштам. Он, закинув голову, протяжно скандировал:
Средь аляповатых дач,
Где шатается шарманка,
Сам собой летает мяч,
Как волшебная приманка.
Кто, смиривший грубый пыл,
Облеченный в снег альпийский,
С резвой девушкой вступил
В поединок олимпийский?2 |
Ему сочувственно хлопали. Потом, стоя рядом плечо к плечу, Марина и Ася Цветаевы читали стихи Марины. Стихи, полные “колыбелью юности”, Москвой, обе юные и веселые.
После них читал Волошин. Для собравшихся здесь в большом количестве “нормальных дачников” надо было читать о любви. И когда он закончил строками:
Люби его метко и верно —
Люби его в самое сердце!3 |
аплодировали много и громко. Сзади — чье-то ехидное хихиканье и слова: “Сорвал-таки Макс аплодисменты”...
Танцуют балерины, поют певцы, и под конец все — и серьезные, и не серьезные участники поют “Крокодилу”4:
По берегу ходила
Большая Крокодила,
Она, она
Зеленая была!
Во рту она держала
Кусочек одеяла,
Она, она
Голодная была.
В курорт она явилась
И очень удивилась.
Сказать тебе ль:
То был наш Коктебель!
От Юнга до кордона,
Без всякого пардона,
Мусье подряд
С мадамами лежат.
К Васильевым на дачу
Забралась наудачу
И слопала у них
Ракетки в один миг.
Забралась она в “Бубны”,
Сидят там люди умны,
Но ей и там
Попался Мандельштам.
Явился Ходасевич,
Заморский королевич,
Она его...
Не съела, ничего.
Она здесь удивилась
И очень огорчилась:
Она — ха-ха!
Искала жениха.
И к Кедрову и Гладкой*
Забралася украдкой
И чуть, ей-ей,
Не слопала детей.
Максимильян Волошин
Был ей переполошен,
И он, и Пра
Не спали до утра. |
*(Кедров Николай Николаевич (1871—1940) и его жена
Гладкая Софья Николаевна (1875—1965) — профессора
Петроградской консерватории по классу пения)
И еще много всякой чепухи, а всё кончалось:
Ей скоро надоели
Все встречи в Коктебеле,
Она открыла зонт,
Поплыла в Трапезонд** |
** (Трабзон (Трапезунд) — город в Турции, на берегу Черного моря)
Возвращались опять толпой по пляжу. Над черной отвесной стеной моря за это время встали новые созвездия. Море шумит громче, прибой отсчитывает мгновения. На даче некоторые окна уже светятся слабым желтым светом.
Максимилиан Александрович сказал нам:
— Идемте, спать будете под Таиах.
В башне двусветной мастерской, в нише между двумя диванами, стоит алебастровый слепок с головы египетской царицы Таиах. В молодости Максимилиан Александрович работал бесплатно в одном из музеев Парижа, чтобы получить этот слепок. Волошин поставил горящую свечу на цоколь под головой Таиах и поднялся к себе на антресоли. Там была дверь в кабинет, где он спал.
1 Е. П. Кривошапкина приводит начальную строфу из стихов В. Ходасевича 1909 года, вошедших в цикл “Ситцевое царство”, и пересказывает его стихотворение “О, если б в этот час желанного покоя...” (1915), завершающееся строками:
Так. Резвая — ты мудрости не ценишь.
И пусть! Зато сквозь смерть услышу, друг живой,
Как на груди моей ты робко переменишь
Мешок со льдом заботливой рукой. |
2 Первые строфы стихотворения О. Мандельштама “Теннис” (1913).
3 Заключительные строки из стихотворения Волошина “Любовь твоя жаждет так много...” (1914).
4 Коктебельская “Крокодила” написана на мотив известной в те годы “уличной” песенки “По улицам ходила Большая Крокодила...”.
1-2-3
 Рисунок М.А. Волошина |  Рисунок М.А. Волошина |  Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина, мать поэта (1850-1923) |