1-2-3-4-5-6
Особенно в это время отличился сводно-гвардейский отряд. Советские же войска отличались выдержкой, лояльностью и на этот раз классовых врагов не истребляли. Правда, “контрибуция” шла, но это все было жестоко по бесправию.
Белые, отступая, остановились, укрепясь в Керчи, под защитой англ[ийского] флота.
В Керчи (о ней мы пока знали очень мало) шла своя история: усмирение восстания в каменоломнях. Тогда было повешено 3 тысячи человек на бульварах и на улицах. Но свидетелем этих зверств мне пришлось стать только месяц спустя.
Пока же я примкнул, или, вернее, сделал попытку примкнуть, к Отделу искусства. Но это мне не удалось. Выяснилось, что в Феодосии уже в Отделе иск[усства] работает Касторский1 — певец, которого я давно знал по Парижу как члена вокального квартета Кедровых. Я ему предложил полюбовно поделить между нами искусство: ему оставить театр, а мне взять изобразительные искусства. Но Касторский не был доволен этим разделением власти.
Я получил как-то приглашение в Исполком. Он помещался в спальне Лампси. Я имел счастье познакомиться с Искандером и т. Ракком, которые были грозой тогдашних дней2, как главные “реквизирующие”.
Искандер начал разговор о моей статье — “Вся власть патриарху”3, которая ему как-то попалась в руки, и спросил меня: продолжаю ли я думать так же? Я почувствовал подвох и ответил: “Нет”, — тогда был такой момент, и я это думал в связи с господством белых на юге России и в связи с историческими традициями Древней Руси, на которые в то время было принято ссылаться. А статья, в сущности, была направлена против генералов, как Деникин и Колчак, которые очень настаивали на законности своих прав. Она и была в этом смысле в свое время понята моими читателями.
Через неск[олько] дней Касторский, торжествующий, явился в Отдел искусства с телеграммой из Одессы: “Назначение Волошина рассматривать как недоразумение”. Представляю, что про меня писалось и результатом каких сплетен явилась эта краткая формула.
Остальное время в Феодосии я провел в текущих делах и стал собираться в Коктебель, когда узнал, что туда проехал мой евпаторийский командарм — Кожевников. Но мы их уже не застали, а встретили на шоссе около Насыпкоя *(Ныне Насыпное (между Феодосией и Симферополем)), уезжающими. А мама рассказала, что они приехали нежданно-негаданно и очень ждали меня.
Затем прошло еще несколько дней, пришел белый десант4. Помню, что накануне рассказывали, что к берегу подходил белый миноносец. Поймали какого-то молодого человека и передали ему письмо. Письмо для кого и откуда — никто не знал, потому что юношу сейчас же арестовали. Вечером я сидел у себя наверху, в мастерской, и услыхал внизу солдатские голоса, упрекающие маму, что она держит огонь открытым на море, и протестующий мамин голос: “Да вода была чистая. Я просто в темноте не видела, есть ли кто внизу”.
Она кого-то облила, выливая помои с балкона. На следующий день я проснулся рано, потому что собирался в юнг[овскую] экономию перевезти к себе книги, так как давно уже уговаривал Сашу *(Александр Эдуардович Юнге (1872—1921) — ботаник) перевезти их ко мне, чтобы спасти от реквизиции.
Но прежде, чем я дождался лошадей, с моря раздался выстрел: белые пришли и обстреляли берег. Кроме добровольческого крейсера, было еще два малых англ[ийских] миноносца, которые обстреливали берег, и дощатая баржа с чеченцами. Баржа подошла к берегу за Павловыми. На холме за их домом силуэтились пушки и бегали люди.
Коктебель был никак не защищен, но 6 человек кордонной стражи из 6 винтовок обстреляли английский флот. Это было совсем бессмысленно и неожиданно. Крейсер сейчас же ответил тяжелыми снарядами... Они были направлены в домик Синопли, из-за которого стреляли. “Бубны” разлетелись в осколки.
Осмотрев все кругом, я понял, что делать нечего, бежать некуда, прятаться негде. И будет привлекать внимание обстреливающих только какая-нибудь тревога в их поле зрения. Поэтому я попросил не делать никаких движений, видимых снаружи: не запирать ни дверей, ни ставен, ни окон. Кроме своих, то есть меня, мамы и Татиды, в доме был только один пожилой инженер, друг семьи Н. И. Бутковской5, приехавший, чтобы дождаться прихода белых в Крыму. Словом, все, кто был, ждали именно этого события. Я же, все устроив, сел за обычную литературную работу, продолжая переводить А[нри] де Ренье, — перевод, которым я занимался весь путь из Одессы. Мне как раз надо было перевести стихотворение “Пленный принц”. Меня очень пленял его размер, и у меня была идея, как передать его по-русски. Но стих все не давался, было трудно. А здесь (просто ли я был возбужден и взволнован?) мне он дался необычайно легко и быстро, так что у меня стихотворение было уже написано, когда мне сказали, что внизу меня спрашивают офицеры. Я их просил подняться ко мне наверх в кабинет.
— Ну, как Вам жилось при советской власти? Неужели мы Вас обстреляли?
— Вот, — я показал тетрадь с не обсохшими еще чернилами, — вот моя работа во время бомбардировки. А жертва обстрела, кажется, только одна: пятидневный котенок, который убит, один из шести братьев, которые сосали мать во время обстрела.
Так 12 пудов стали и свинца понадобилось, чтобы убить это малое существо.
Через некоторое время я увидел группу деревенских большевиков, и среди них Гаврилу Стамова *(См. о нем в воспоминаниях И. Березарка), вылезших робко из-за забора на пляж и размахивавших чем-то белым. Я подошел к Гавр [иле] и спросил:
— Что вы делаете?
— Да вот желательно с белыми в переговоры вступить.
— А что вы от них хотите?
— Да вот, чтобы дали рыбакам сети убрать. Да чтобы не стреляли по убирающим сено в горах. А то, как увидят скопление народа, сейчас же палят.
Я предложил свои услуги в качестве парламентера. Они обрадовались. Дали лодку. Я навязал на тросточку носовой платок — белый флаг — и поехал на крейсер. Крейсер (“Кагул”) был мне хорошо знаком. Зимой на нем были пневматические машины, и он накачивал воздух в “Марию” — дредноут, потопленный взрывом в самом начале гражданской войны6, — по способу Санденснера *(Правильно: Сиденснер Григорий Николаевич (корабельный инженер)). Я был знаком с Санденснером и бывал у него на “Кагуле”, так что был знаком со всей кают-компанией “Кагула”, то есть со всем офицерством. А старшего офицера с “Кагула”, в то время — сапожника, знал хорошо, так как давал ему ремонтировать мои башмаки в Севастополе.
Когда мы огибали “Кагул” (среди Коктебельского залива он вблизи был громадиной), нам дали знак, что сходня спущена с левого борта (так встречают почетных гостей). Взобравшись по крутой лестнице, я снял шляпу, вступая на палубу, и был сейчас же проведен, как парламентер, к командиру судна. Он принял меня с глазу на глаз в своем кабинете. И ответил кратко на все вопросы, что я ему задал, — можно ли снимать сети? косить сено? — благоприятно и утвердительно. Потом сказал: “Вас офицеры ждут в кают-компании”... Я прошел туда и увидел массу знакомых лиц.
— Как поживаете? Что нового написали за это время?
Я отвечал на вопросы и читал новые стихи. Этим не кончилось. Потому что меня потом повели в матросскую рубку, потом в госпиталь — везде были люди, меня хорошо знающие и очень заинтересованные моим появлением.
В добровольческом флоте в то время команды были набраны почти сплошь из учащейся молодежи. Так что я увидел за полчаса большую часть моих слушателей из Симферопольского университета и многих участников моих бесед, когда мне задавали вопросы, а я отвечал. Это были очень интересные беседы. Очень интересные по составу слушателей и по парадоксальности моих ответов.
Мой знакомый башмачник оказался заведующим обстрелом Старого Крыма (он был старший офицер). Он пришел ко мне с картой Старого Крыма и, развернув ее, спросил: “А что здесь?” — показав на малый промежуток, отделяющий Болгарщину от Старого Крыма.
— Здесь? Не помню, что именно. Пустыри.
— Это место приказано нам обстреливать...
Много месяцев спустя, вернувшись из Екатеринодара в Феодосию и встретив Наташу В. *(Наталья Александровна Вержховецкая — поэтесса, жительница Старого Крыма), я у нее спросил: “Какое было в Старом Крыму впечатление [от] обстрела?”
— Совершенно поразительно[е]. Мы никак не могли понять, откуда в нас стреляют. Что из Коктебеля — узнали через несколько дней. Это ведь недалеко от нашей дачи. Сперва было непонятно, куда метят. Положивши ряд снарядов вокруг Штаба, последний снаряд положили в самый Штаб. Изумительная меткость!
Одна из форм современной войны. Надо еще принять в соображение, что между Коктебелем и Старым Крымом проходит довольно внушительный хребет — Арматлук.
Я спокойно сидел в Коктебеле, когда от Екатерины Владимировны Вигонд *(Е. В. Вигонд (ок. 1877—?) — вторая жена Н. А. Маркса) — жены Маркса — пришла записка: “Милый Макс, приходите — Ваше присутствие необходимо. Ник[андр] Алекс[андрович] арестован7, и ему грозит серьезная неприятность”.
Я в тот же день пошел в Феодосию (через Двуякорную).
Придя, я узнал, что Маркс арестован на другой день после прихода белых. Он знал, что красные уйдут, но, наивно считая, что им никаких преступлений в качестве заведующего Отделом Народного Образования не совершено, решил остаться. И военные власти не обратили сначала никакого внимания на его присутствие в городе. Но, когда вернулись озлобленные буржуи из недалекой эмиграции (Керчь, Батум), начались доносы и запросы: “А почему генерал Маркс, служивший у большевиков, гуляет в городе по улицам на свободе?” Его арестовали. Сначала арест не имел серьезного характера. Но в течение нескольких дней клубок начал наматываться и запутываться. Сперва его посадили в один из [гостиничных номеров, и] произошел такой инцидент: к нему в номер ворвался офицер, служивший при красных, спасаясь от пьяного и разъяренного казацкого есаула. Когда Маркс инстинктивным жестом отстранил есаула, тот накинулся на него и схватил за грудь, очевидно, ища оружие, ощутил что-то твердое. Это была икона — материнское благословение. С есаулом произошла мгновенная реакция. Он мгновенно стих и начал креститься и целовать икону.
Но вчера Екатерина Владимировна была случайно свидетельницей того, как комендант города приказывал отрядить 6 надежных солдат, чтобы отправить Маркса в Керчь. Это сразу делало дело серьезным и опасным. Нужно было ехать с Марксом, чтобы моим присутствием предотвратить возможный бессудный расстрел по дороге.
1 Касторский Владимир Иванович (1871—1948) — певец (бас), с 1939 г. — заслуженный деятель искусств РСФСР.
2 Мнение Волошина об Искандере и Ракке как о “грозе тогдашних дней” можно сопоставить с рассказом о крымских событиях тех лет В. В. Вересаева, в архиве которого сохранилась сделанная им запись обсуждения его романа “В тупике” высшими политическими руководителями страны. Это обсуждение происходило в январе 1923 года в Кремле, на квартире Л. Б. Каменева — в то время члена ЦК РКП(б), заместителя председателя Совнаркома. Среди гостей Каменева был и Ф. Э. Дзержинский. “Он, — вспоминает Вересаев, — меня между прочим спросил:
— А скажите, пожалуйста, где сейчас находится этот Искандер, о котором вы пишете?
В моем романе был выведен председатель ревкома *, садически жестокий армянин, взявший себе псевдоним “Искандер”. Я ответил, что после прихода белых Искандер бежал из Феодосии в Карасубазар. Но его выследили дашнаки и застрелили из револьверов ** при выходе из парикмахерской, куда он зашел с целью преобразить свою наружность. Когда меня это спрашивал Дзержинский, глаза его блеснули так холодно и грозно, что я почувствовал, что плохо пришлось бы этому Искандеру, если б он был жив” (Вересаев В. В. В тупике. — Огонек. 1988. № 30. С. 30).
* А. И. Искандер был членом президиума феодосийского ревкома. Председателем ревкома был Евгений Наумович Ракк (Закаминский)
** Искандер был убит в июле 1919 г
3 Статья Волошина “Вся власть патриарху” была напечатана в газете “Таврический голос” (Симферополь) 22 декабря 1918 г.
4 Белый десант был высажен в Двуякорной бухте (между Коктебелем и Феодосией) 18 июня 1919 г.
5 Бутковская Наталья Ильинична (1878—1948) — петербургская издательница, вторая жена художника А. К. Шервашидзе.
6 Броненосец “Императрица Мария” был взорван немецкой агентурой 7 октября 1916 года близ Севастополя. Поднят со дна 28 февраля 1919 года.
7 Н. А. Маркс был арестован 22 июня 1919 года. По воспоминаниям Вересаева, содержался в феодосийской гостинице “Астория”.
1-2-3-4-5-6
Волошин Максимилиан. Акварель. | Максимилиан Волошин. Акварель. | Пейзаж Волошина. |