1-2-3
— Вы еще не спите? — теноровый знакомый голос.
— Пожалуйста, Макс! — привстал Всеволод. — Входи!
(Они на “ты”.)
В туфлях на босу ногу (он летом не носит чулок), в рабочей блузе, с маленькой керосиновой лампой в левой руке и с листиками бумаги в правой, входит Волошин.
— Мы еще занимаемся стихами...
— А что у тебя тут такое? — ставит лампу на стол Максимилиан Александрович. — Ты мне это читал? А-а.. Ну, прочти еще раз.
Всеволод живо:
— Я хотел бы тебя, Макс, попросить нам что-нибудь прочесть. Днем ты занят и всегда кто-нибудь мешает...
— Да, эти гости, — понимающе смеется хозяин. — Ну что ж, давайте почитаем. Я принес “Сказание”.
Он сел на край кровати, подвинул лампу ближе (Всеволод потушил свечу). Поднял тонкий, папиросной бумаги лист на уровень лица, ближе к блестевшим пенсне, и прочел:
— Сказание об искушении инока Епифания бесами1.
Здесь, на чердаке, он показался другим. Во дворе, в столовой, в кабинете днем это был пышный, гостеприимный хозяин, самовольно заточивший себя поэт, самоуверенно носящий свою седую голову, увенчанную черным ремешком, бывший соратник Бальмонта и Брюсова, немного торжественный, в меру иронический.
Здесь перед нами сидел по-домашнему простой, оживленный старик, с короткой полной шеей и толстой спиной, полнота которой ему явно мешала. Его спутанные — в этот час без ремешка — волосы лезли в глаза, он смахивал их со лба легкой рукой, снимая пенсне и становясь на секунду незнакомым. Грузное тело его, осевшее на кровати, было неуклюже и нескладно.
Свои стихи он читает немного нараспев, протяжно, ровным голосом, как старинное повествование или житие, по-особому выговаривая слова XVII столетия. “Сказание об иноке Епифании” написано в стихах. Чудовищная в наше время тема должна восприниматься иронически. Но, благодаря наивности тона, искренности и духу примитива, сказание трогательно живо.
Евгений Замятин сделал такую надпись на книге: “Я не Евгений, а Епифаний, меня тоже бесы одолевают”2.
Максимилиан Волошин свое сказание называет современным.
Кстати, о Замятине распространено мнение как о сухом, черством человеке. По-моему, неверно. Это страстный, умеющий жить и живущий всеми сторонами своего физического существования человек.
<...> У Всеволода с Максимилианом Александровичем давняя дружба. Они относятся друг к другу как равные. Ни тени превосходства, ни знаков подчинения. <...> Часто мирно спорят между собой. <...>
В каждую свою поездку в Крым считает своим долгом зайти на дачу Василий Десницкий *(Десницкий Василий Александрович (1878—1958) — общественный деятель, литературовед). А в Крым он ездит каждый год, собственно, ездит в Гаспру. Он старожил этих мест, и Гаспра, как он говорит, “рождалась на его руках”. Волошин прочитал ему свои стихи — “Сказание об искушении инока Епифания бесами”. Тема для коммуниста Десницкого чуждая. Но он молча выслушал все, не хваля, не порицая.
У Десницкого большая литературная культура, годы жизни в Европе, встречи с Лениным, дружба с Горьким, страсть к собиранию редких книг и неистребимая любовь к русскому человеку. Он и внешне, и душевно типичный старый русский человек: реденькая сивая бородка, неторопливый голос, скромная одежда, спокойные жесты и умные, с хорошей хитринкой, далеко тебя видящие сквозь простенькие очки глаза.
На Волошина он смотрит так, как будто хочет сказать: “Ну что ж, вот и еще раз встретились. Мы — старики с тобой, у каждого была своя судьба. Однако было у нас много такого, о чем можно вспомнить и теперь, после революции. Революция многое изменила в наших взглядах. Но у нас одна родина; мы прожили жизнь в одни и те же годы, хотя по-разному на них смотрели. Вижу, еще стихи пишешь? Любопытно! Ну что ж, будь здоров. Что же мне тебе еще пожелать?”
После его ухода Максимилиан Александрович удивленно поднимает плечи и смущенным голосом говорит:
— Удивительный человек...
(О Десницком тут рассказывают, что он брат сиамской королевы3. У какого-то сиамского короля — жена русская, сестра Десницкого, которую молодой сиамский принц увез из Киева в далекие годы, до революции, когда та еще была гимназисткой. Об этом есть рассказ Виктора Шкловского в его “Гамбургском счете” и впоследствии расскажет в своих “Далеких годах” Константин Паустовский в первом — журнальном — варианте.)
Музыканты, поэты, артисты, живописцы, писатели, критики, ученые, журналисты, то живущие месяцами, то заглядывающие на два-три дня, — вот здешние гости. Здесь можно встретить людей самых разнообразных мировоззрений, привычек, возрастов, профессий, вкусов. Если летом дачу посещают экскурсанты по Южному берегу Черного моря, а в конце июля — августа — писатели, то осенью наведываются летчики-планеристы. Здесь — удобные площадки и подходящие воздушные течения. <...>
За чаем Шервинский-отец, директор Сухумского обезьянника4, рассказывает об интересных работах своего учреждения. <...>
Шервинский-отец — представитель старомосковского врачебного мира, человек с традициями вымирающего племени. Про него тут говорят: бывшая глава русской медицины. Он стар, высок, сух. Ест кашу. Носит старомодный чесучовый пиджак и мягкую соломенную шляпу. Даже в самый жаркий день он надевает белый стоячий воротничок. У него высохшие узловатые пальцы. В руках палка. Он медлителен в походке и жестах. Неодобрительно поглядывает на говорливую молодежь. Малоразговорчив. Но, вспоминая о далеком прошлом, бывает словоохотлив и прост: как-то даже пытался, после долгих упрашиваний, спеть один романс, популярный в его молодости.
Шервинский-сын *(Поэт Сергей Шервинский) — здесь на правах добровольного затейника. Он устраивает концерты, спектакли, поэтические конкурсы, пантомимы, одним словом, как называют эту роль в обыкновенных домах отдыха, он — культурник здешней дачи.
В прошлом году в Коктебель к Волошину приезжали конструктивисты с Сельвинским и Верой Инбер по главе. Шли горячие споры о современном искусстве, поэзии и литературе.
У Максимилиана Александровича двойственное отношение к гостям. Кончается холодная зима — приходит солнце, тепло, люди, которых он любит и без которых ему трудно жить, но с ними кончается и своя работа. А с октября опять ветры, штормы и одиночество. Очевидно, к концу лета надоедают люди и втайне хочется скорее остаться одному, с незаконченными стихами, старыми книгами и новыми мыслями. <...>
Как-то Рождественский нашел на калитке приклеенный листок бумаги с протестующей надписью, вроде того, что, мол, если на даче живет Замятин, то что можно сказать о других, видимо, и они не лучше его.
Листок, по предположению, был написан живущими в соседнем доме отдыха. Наверное, и там были люди, интересующиеся литературными делами.
<...> Волошин пользуется правом выписывать из Западной Европы некоторые художественные журналы и книги.
На даче газета крепко вошла в быт. Читаются “Правда”, “Известия”, “Вечерняя Москва” и, конечно, “Литературная газета”.
Во всех вечерних и в “Литературной” в этот месяц много писалось о Евгении Замятине как авторе романа “Мы”5. Бранили и требовали оргвыводов. Каждый номер газеты на даче буквально рвался. Каждое новое сообщение о Замятине обсуждалось горячо всеми. Сам Замятин, надо отдать ему должное, держал себя спокойно.
Перед отъездом Замятин показал письмо-ответ, которое он хотел послать в редакцию “Литературной”. Письмо было небольшое и сжатое. Во всяком случае, оно претерпело, видимо, много, прежде чем было послано в газету. В “Литературной” было напечатано письмо длинное и острое. В нем Замятин заявлял о своем выходе из Союза писателей.
В день моего отъезда у автомобильной остановки встречаем Якубинского *(Якубинский Лев Петрович (1892—1945) — лингвист и литературовед). <...>
Автомобиля нет. Сажусь на линейку.
— Мы еще о многом, жаль, не поговорили, — все отставая от линейки, говорит Всеволод.
Моросит дождь. С холма еще кусок моря, серого, тяжелого. Спускаемся, оглядываюсь.
Далеко висит скала с выдуманным волошинским профилем.
1 “Сказание об иноке Епифании” закончено Волошиным 16 февраля 1929 года. Епифаний — духовный наставник протопопа Аввакума, сожжен вместе с ним в 1682 г.
2 Е. Замятин подарил Волошину 1-й том своего Собрания сочинений, вышедший под названием “Уездное” (М., 1929), с такой надписью: “Дорогому Максимилиану Александровичу Волошину на память о вечерах в Коктебеле от Е. Замятина (читать надо не “Евгения”, а “Епифания” — ибо судьба моя — судьба Епифания-инока). 6—IX—1929”.
3 Женой сиамского принца была Екатерина Ивановна Десницкая (1888—1960) — двоюродная сестра В. А. Десницкого См.: Купченко В. Принцесса Катя Десницкая. — Уральский следопыт 1985. № 11; Скворцов В. Принцесса Катя Десницкая. — Огонек. 1986. № 41, 42.
4 В Д. Шервинский был директором Московского института экспериментальной эндокринологии, в ведении которого находился обезьяний питомник в Сухуми.
5 В 1929 году Е. Замятин подвергся нападкам за публикацию романа “Мы” (1920) за рубежом.
1-2-3
 Акварель Волошина. |  Холмы из мрамора и горы из стекла. |  Вид Коктебеля. |