Дневник Дома Поэта 1932 г.

51. 23/IV 1932 г.

          В Буда-Пешт мы приехали перед вечером. Это было очень странное переживание: на вокзале была масса людей, очевидно, очень заинтересованных совершающимся событиям. Событие - я узнал это много позже - был арест на вокзале сербского воеводы генерала Путника¹. Я забросил мой чемодан в гостиницу и побежал смотреть город. Я был в Буда-Пеште во второй раз в жизни. В сущности, в первый, потому что был раньше там, когда мы ехали с Маргаритой из Парижа в Коктебель в 1906 году. Мы в Буда-Пешт поехали пароходом. Было это глубокой ночью, после полуночи. У меня остались в памяти только колоссальные лестницы, спускающиеся к реке, да ночные безлюдные улицы с вывесками на неизвестном языке.
          Сейчас я увидел те же безлюдные улицы, но не ночные, а за час перед закатом. В глазах остался фасад монументального иммебля с яркими оранжевыми занавесками. В странствиях это безлюдие становилось странно. Я шел к центру города, как мне казалось. И это полное отсутствие людей казалось необычайно. Только когда смерклось, закишело народом. В этом кишенье было нечто лихорадочно возбужденное, что подчеркивалось лихорадочным нетерпением, с которым расхватывались новые издания газет, выходивших часто в этот июльский вечер 1914 года. Что же это? Муниципальные выборы? Празднество? Государственный переворот? Война? Из всех этих возможностей я останавливался охотнее всего на последней. Было так, точно я кинут в неизвестный мне город, в неизвестные времена, город несомненно европейский (после завоевания Европы монголами), в разгар каких-то военных событий - об них мне говорили бурные овации солдатам, маршировавшим по улицам. Я об этом писал год спустя, в годовщину войны, и, кажется, мой фельетон нигде не был напечатан, хотя он был написан тщательно (или, может быть, именно поэтому?)². Чувство самосохранения не позволило мне ни к кому из встречных обратиться с вопросом: что же здесь, в сущности, происходит? И это меня и спасло от возможных осложнений. Если бы толпа в этот момент признала во мне русского, то едва ли мое странствие прошло бы так просто.
          Но оно прошло без единого приключения. Я продолжал его и на следующий день выехал из Буда-Пешта в Вену
          Там я сообразил, что я делал массу неосторожностей. Но моя судьба не зацепилась ни за одну: в Буда-Пеште я ходил рисовать остатки старой крепости над Дунаем. В Вене, остановившись в специальном отеле для военных, я пошел менять русские деньги. Напрасно стучался в "Альбертину" - где хотел работать для "Духа готики"³. Но мне непостижимо везло: отсутствие гульденов заставляло меня быстро покинуть Австрию. Всюду я попадал на последний поезд, последний пароход, было чувство, что все двери за моей спиной с шумом захлопываются и что назад возврата нет.
          В Мюнхене никого из знакомых не было в городе. Но я целый день провел в осмотре выставок, которых в городе, по случаю летнего сезона, были открыты десятки. Вечером был в каком-то немецком "Варьете" - и на другой день рано утром (в 7 часов) выехал в Базель. Меня спросили в кассе: какой билет мне надо - по швейцарскому или баденскому берегу. Я сказал: мне все равно - и мне дали по швейцарскому, что меня обезопасило, потому что в полдень были закрыты границы Германии и война началась. От Мюнхена поезд шел пустой: со мною в вагоне была только немецкая fraulein(Барышня (нем.)), ехавшая на дачу. А после, между Романсхорном и Lindau, на пароходике томилось много англичан. В швейцарском вагоне рядом сидела семья сербов. С которыми я договорился до общих знакомых (таковым оказался принц Гика⁴). Только в Базеле, на Zentral-Banchoff(Центральный вокзал (нем.)), я увидел картину европейской вокзальной паники этих дней. Но я уже был у цели. Я взял железнодорожный билет до Дорнаха. И час спустя был в горной глуши, где мне предстояло прожить полгода.
          Все из русских, кто в этот день пытался выехать в Россию, - все вернулись обратно. Поэтому Штейнер встретил меня словами: "Вам все-таки удалось доехать. Но выехать - неизвестно когда Вам удастся".
          Первый день моего пребывания в Дорнахе был первым днем войны. Мне помнится, когда мы пришли утром в кантину (ресторан), перепуганная фигура А. Белого⁵, который сообщил: "Знаете... Жореса убили в Париже. Я ведь его хорошо знал... Да, в ресторане. Неизвестно кто"⁶.
          Маргарита мне сказала: "Я тебя не ждала. Мы все думали, что ты уже не приедешь. Все наши, уезжавшие сегодня утром, вернулись. Пути в Россию закрыты. Тебя ждала комната О. Н. Анненковой⁷. Сейчас она свободна. Поселяйся там..."
          Через несколько дней приехала Леля Анненкова. Я ей сказал: "Я без Вас занял Вашу комнату. Хотите ее? Я Вам ее очищу".
          Комната была крошечная и холодная, с огромной двуспальной кроватью. Кажется, Маргарита была не очень довольна моей галантностью: меня вновь надо было устраивать. В конце концов, она предложила мне поселиться в одной комнате с Сизовым⁸, в том же доме, где жила она - bei Sthober.
          Дорнах была типичная швейцарская деревня, соседняя с Арлесгеймом. Отдельные швейцарские домики, разбросанные среди лугов и рощ, по которым проходили сельские дороги. Внизу, по долине, проходила железная дорога, здесь, наверху, шел трамвай в Базель. Центром всех антропософов было "капище", где встречались за едой все представляющие воюющие страны Европы. Вообще, Дорнах, очевидно, был в эти месяцы единственным местом, где не чувствовалась война: немцы, французы, англичане, австрийцы, русские сидели за одним столом, обменивались новостями и блюдами и не пылали друг к другу ненавистью. Были недоразумения - немцы поздравляли русских со своими победами и извинялись; "Простите, я забыл (или забыла), что Вы не немец".

рисунок М.А. Волошина

Пейзаж Волошина.

Ведет сквозь волны и туманы мой лунный одинокий путь.