27. 27 ноября.
Вчера опять до 3 часов ночи разговор с Маргаритой Алексеевной и, главным образом, об Аморе. В Маргарите Алексеевне громадные силы. Когда воля ее обращена на самое себя и сжата внутри, тогда почти невыносимо быть с ней рядом. Так было в первые дни моего приезда в Москву. Это теперь разошлось. Мы говорили очень хорошо. У нее было достаточно справедливости, терпения и кротости, чтобы выслушать то, что я говорил ей об ее отношениях к Аморе, об той власти, которую она имеет над нею, и об той рабьей покорности, о том бессилии бороться с нею, которое охватывает Аморю при столкновениях их воль, и о том, что Аморе надо бороться за свою самостоятельность, бороться против ее власти над нею.
Вчера прочел я ей мою статью "Откровения детских игр"*, и она стала говорить о детстве Амори, о том, как в ранние годы жизни проявлялась в ней глубокая самостоятельность и уверенность в физических движениях. "Я помню в детстве, когда сестра Саша*, для того, чтобы переплести "Revue Bleu" (Голубой журнал (франц.)), срывала синие обложки. И Маргоря, которой было тогда 6 месяцев, совершенно уверенным движением руки брала обложку за угол и отрывала ее. И Аморя, когда я ей это рассказала, сказала: "Ну, верно, я тогда за всю свою жизнь сделала все уверенные жесты". Теперь она не могла бы этого сделать".
Мы говорили о том, что именно теперь только образовалось у Амори отношение к жизни, как к игре, что теперь она живет в детских грезах. Уже глубокою ночью Маргарита Алексеевна говорит мне долго, убедительно и страстно о той силе, что связывает ее с Аморей: "Я чувствую все, что происходит с ней. Но я должна знать, чтобы помочь. Я должна знать, чтобы силу порабощающую обратить в силу творческую. Мне было бы гораздо легче, если бы Вы мне сказали в самом начале о ее отношениях с Ивановым. Вы знаете - когда она мне сказала тогда у доктора. Тогда все слова, все поступки, все получило настолько ложное освещение, и картина составилась настолько другая. И потом Вы многое, многое разъяснили мне, и после этих бесед нашла я силу и возможность быть с ней летом".
- Но что бы я мог тогда сказать Вам? В то время и для меня было время жестокой борьбы с собой. Я или высказал бы Вам свой восторг, что все случилось так, как было, или глубокую ненависть к Вячеславу. И то, и другое было бы неверно. Я страдаю той же болезнью, как и Аморя. Мне так же трудно, как и ей, отличить свою мечту от действительности. В жизни мы с ней вполне равны и одинаково слепы. Я не могу быть ничьим руководителем, потому что ищу, как она. Я могу сказать вам только, что Ваши слова я не забуду, я их буду помнить всегда, - но как я буду поступать в каждом отдельном случае - не знаю. Оставляю себе полную свободу. Не могу ничего обещать. Но буду помнить.
 Рисунок М.А. Волошина |  Портрет работы Г. Верейского. Ленинград, 1924 |  Волошин Максимилиан. Пейзаж. |