20. 29 июня.
Вчера письмо от Маргариты Васильевны.
"Мы мало понимаем. Мы совсем не понимаем, но разве мы забудем? Разве мы можем забыть?"
... "Вы видите, какой я... простите меня... не любите меня"... Я вижу, я благословляю, я люблю в тысячу раз больше. Если б я могла Вам что-нибудь дать, если бы своими слабыми руками я могла согреть эту мертвую птичку, прижать ее к сердцу. Но мне этого не дано и нужно ждать зари. Нужно сохранять ее бережно, не помяв ей крылышки, до зари... Молча ждать зари... Да? Что отражается сейчас в моем чистом, в моем ясном зеркале? Я не могу никогда этого знать; смыли ли другие волны след на нежном песке... Прошло три дня... и как прозвучат мои слова... Кто их подымет и сохранит..."
И мне захотелось лечь ничком на землю, и я лег и целовал это письмо и розу - одну из тех, которыми Маргарита Васильевна покрыла наши руки. И в душе грустно, укоризнено звучало.
О, сколько раз в отчаяньи, часами.
Усталая от снов и чая грез былых.
Опавших, как листы, в провалы вод твох.
Сквозила из Тебя я тенью одинокой... *
Я запираю ставни в комнате, чтобы не потерять последнего образа, не расплескать своего чувства.
Как часто зимой я хотел освободиться и Трапезников молча понимал и говорил: "Расплещи". И мы расплескивали по темным улицам, по кафе, по трущобам...
Я расплескивал, а теперь... Хуже: "коллекционирую" каждую каплю.
Целый день я писал стихи - написал и послал*. Все, что я писал за последние два года, - все было только обращение к Маргарите Васильевне и часто - только ее словами.
 Портрет работы А. Головина. Санкт-Петербург, 1909. Литография Н. Кадушина |  Линогравюра работы Е. Кругликовой. 1921 |  Рисунок М.А. Волошина |