1-2-3
9 июня. Коктебель
Утренний час в столовой.
Разговоры: о митрополите Введенском1 (знакомство Максимилиана Александровича с ним в Кисловодске), о Валентине Кривиче2, об Э. Ф. Голербахе, в связи с устройством выставки акварелей в Петербурге. Отношение Максимилиана Александровича к исчезновению акварелей с выставки.
С 10-ти часов мы снова продолжали осмотр Мастерской и летнего кабинета. <...>
Над лестницей, вдоль ступенек, библиотека. Над библиотекой — стена портретов Максимилиана Александровича. В библиотеке, на верхних полках, видны Чехов, Достоевский, Константин Леонтьев. Ближе к ступенькам — поэты. Среди портретов выделяются работы мексиканца Диего Риверы: колоссальная голова Максимилиана Александровича и малый портрет — во весь рост, обе работы 1916 года. <...> Внизу, рядом с малым портретом Диего Риверы, — работа Петрова-Водкина. На той же стене очень интересны два маленьких рисунка балета Елгаштиной (аппликация). <...>
В 11 часов в летнем кабинете — чтение Максимилианом Александровичем воспоминаний “История Черубины”. После чтения Максимилиан Александрович говорил со мной об обеих моих работах: “Корона и ветвь” и “Темный ангел Черубины”3, говорил о смерти Брюсова. <...>
После обеда, в 3 часа, Мария Степановна делала вводное сообщение перед осмотром акварелей студентами Энергетического института. Максимилиан Александрович прочел стихотворение “Карадаг”. После обеда — первая короткая прогулка в сторону Тапрак-Кая *(Мыс на пути от Коктебеля к Феодосии). Вечером — поздний чай до 11 часов. Рассказы Марии Степановны. Первый рассказ: о постановке 1924 года. Сочиненная пьеса “С ружьем по Африке”4. Режиссер С. В. Шервинский. Сцены и картины: Африка — полет на аэроплане. Андрей Белый бросает бомбу в Брюсова. Первое сближение Белого и Брюсова после размолвки. <...>
Второй рассказ: об инциденте Шенгели — А. Белый. Чтение на вышке стихотворения Шенгели, посвященного Гумилеву. Вспышка А. Белого. Ненависть Белого к Шенгели. Решение немедленно уехать из Коктебеля. Сговоры.
Только поздно вечером, на второй день, я мог наконец подумать о Коктебеле. <...> “Строгая, почти гениальная в своей формальной выявленности земля”... <...>
10 июня. 3-й день
После чая до первого часу — чтение в летнем кабинете “Серафима Саровского” *(Речь о поэме Волошина “Святой Серафим”). Максимилиан Александрович читал тихо, но охотно и с большим воодушевлением, несмотря на обширность поэмы в 11 глав. В перерывах между чтением Максимилиан Александрович рассказывал о положении в Крыму (Симферополь — Феодосия — Севастополь) в 1920 и 21-м годах, в особенности остановился на положении интеллигенции. Говорил также о Борисе Викторовиче Савинкове... <...>
Для второй части чтения Максимилиан Александрович выбрал отдел “Усобица”, а именно прочел: “Потомкам”, “Личины”, “Голод” (“Хлеб от земли, а голод от людей...”), “Бойню” (“Отчего, встречаясь, бледнеют люди...”) и “Террор” (“Собирались на работу ночью...”).
Манера чтения несколько изменилась сравнительно с тем, как в марте 1928 года, во время дикого норд-оста, Максимилиан Александрович читал “Бунтовщика”, “Государство” *(Стихотворения из цикла Волошина “Путями Каина”) и отдельные стихотворения из “Демонов [глухонемых]”: “Предвестия”, “Ангел мщенья”, “Ангел времен”, “Видение Иезекииля”. В голосе, действительно, было гудение набата, на высоких нотах несущее предрекаемую беду. Это было пение набата о земной беде, о возмущении земли, пропитанной кровью. Но гудение густое, ровное, не кличащее, а торжественное, сопровождающее беду, развертываемое, как текст библейского пророческого повеления. Само чтение напоминало “Откровение в грозе и буре”. И тогда оно было как бы естественно вправлено в апокалиптическую звуковую раму норд-оста. В коктебельском чтении эти ноты были смягчены, голос не делал предрекающего упора, голос был несколько приглушен, но сохранил, особенно в чтении “Усобицы”, шепотную предсказательную зловещесть. Соответственно голосу Максимилиан Александрович чаще выбирал мирные чтения: свои переводы из Анри де Ренье, “Серафима Саровского”, “Владимирскую”. <...>
11 июня. Коктебель. “Ассирии дно”
До часу — чтение в кабинете “Путями Каина”. Максимилиан Александрович выбрал: “Меч”, “Пар”, “Мятеж”, “Пророк (Бунтовщик)”, “Машина”, “Война”.
За обедом Максимилиан Александрович вспоминал о феодосийской гимназии, о директоре Василии Ксенофонтовиче [Виноградове], которого мы оба любили, о друге и учителе Максимилиана Александровича, о моем классном наставнике — Галабутском Юрии Андреевиче, о сборнике памяти В. К. Виноградова, где в 1895 году было помещено стихотворение Максимилиана Александровича “Да, он умер. Полны изумленья, мы стоим над могилой немой...”
За обеденным столом Максимилиан Александрович всегда с книгой, чаще — с французским романом. Чаще направляет беседу, чем сам ведет ее. Дозы пищи, которые предоставляются Максимилиану Александровичу по указанию врача, всегда изумительно малые сравнительно с его комплекцией. И не легкое дело все же для Максимилиана Александровича быть участником общей трапезы: жидкости ограничены, мучное ограничено. Надо вступать в спор за каждую маленькую чашку кофе или чая (а у него специальная маленькая чашка), за каждый, малых размеров, кусочек хлеба и пирога. <...>
А как сердится Максимилиан Александрович! Это игра слепительного солнца с мгновенно накатившимися волокнами туч. В ответ на запрещение Марии Степановны пить третью чашку или взять пирога Максимилиан Александрович быстро, “скоропалительно” произносит несколько запальчивых фраз по адресу Марии Степановны, вроде следующих: “Ты сидишь и считаешь, сколько я выпил, а того не считаешь, сколько я за все это время не выпил и не съел...” И не успеет окончиться последнее слово страстной реплики, как слепительная ясновзорная улыбка заливает лицо Максимилиана Александровича.
После обеда Максимилиан Александрович предложил отправиться в Каньоны. Вышли втроем, без Марии Степановны. Мы обошли невысокую цепь гор на востоке, прилегающую к Еким-Чек, и вышли в укрытую Тихую долину. Прошли по левой стороне Каньонов и спустились в середине по отысканным уступам. Максимилиан Александрович оставался наверху, около источника с устроенным маленьким бассейном. По дну Каньона протекал ручей, медленно и бесшумно. Высота была невелика: 5—6 сажен над головой. Стены коридора из коричневатых пород напоминали обветшавшие выступы древних зданий и пагод. Ветер и вода очень умело в архитектурном отношении обточили высокие берега. Но местами “ассирийские” здания дали вертикальные трещины и готовы были обрушиться. Мы прошли несколько десятков сажен по “дну Ассирии” и вернулись к Максимилиану Александровичу, который напоил нас водою из своей всегда сопровождавшей его манерки.
Манера Максимилиана Александровича ходить на прогулках или за каким-либо делом всегда медлительная. Но шаг крупный, точный и уверенный. В походе на Топрак-Кая я и Клодя *(Клавдия Лукьяновна — жена Е. Я. Архиппова) явно отставали от него. [А] посох его все же переставлялся не просто. Так переставляет посох рука епископа, одетого в парчовые одежды, во время его краткого пути от престола, через царские врата, на амвон для благословения молящихся. Поэтому редкие кочевники домов отдыха и санаториев, встречавшиеся нам во время прогулок, так столбенели; иные сторонились с дороги, смотря вслед и долго и трудно осмысливая воочию увиденную прошедшую перед ними мифическую великолепную фигуру. Но это не была медлительность вынужденная или болезненная, это — привычная манера, создавшаяся в долгих странствиях по Европе и пустыням Азии. Ноги в сандалиях переступали с литургической неторопливостью.
Вечером за чаем Максимилиан Александрович рассердился предположению Марии Степановны и моему, что табличка над именной комнатой Н. С. Гумилева может быть снята после перехода Дома поэта в ведение Союза писателей.
12 июня. Трехгранные жилища.
В комнате Гумилева
Утро, как всегда, мы провели в летнем кабинете. Максимилиан Александрович читал свои переводы из Ренье: “Антоний и Клеопатра”, “Кровь Марсия”, “Ваза”, “Эрот”. Показывал нам подобранные и подготовленные статьи четвертого тома “Ликов творчества”, подарил Клоде экземпляр “Иверни” с надписью, а мне — маленькую книжечку о Богаевском, казанское издание с его статьей 1926 года5 <...>, и книжку стихов Шенгели “Норд”6. Из последней книги Максимилиан Александрович перечитал нам и особенно выделил “Музу”, “Льстеца”, “Бетховена”, “Старое кладбище” и один отрывок из “Пушек в Кремле”.
После сытного и настоящего обеда (была подана камбала) мы втроем, с Марией Степановной и одной крестьянкой, заняты были перенесением кроватей и расстановкой их в именных комнатах большого флигеля.
Мне уже давно хотелось проникнуть в большой каменный флигель, только что подаренный Максимилианом Александровичем Союзу писателей. Главное, хотелось побывать в комнате Н. С. Гумилева... <...> Это — третий этаж, первая дверь налево от лестницы, совсем маленькая комната, обращенная в сторону Сюрю-Кая и Святой горы, с покатым деревянным потолком на шести балках. В ней жил Николай Степанович летом 1909 года, тогда же, когда в Коктебеле гостила и Черубина. В келейке написаны Гумилевым “Капитаны”. Длина комнаты вдоль окна — 6 1/2 шагов, ширина — от двери к окну — 3 1/2 шага. Окно вверху, 2 1/2 аршина от полу. Не то светелка, не то келья, прообраз будущей тюрьмы. В келье — деревянная кровать и маленький белый столик под окном. Над входной дверью — надпись на картонной дощечке: “Комната Н. С. Гумилева”.
Из других комнат, почти всегда треугольных, помню комнату Брюсова (первый этаж, налево от входа, вид на Святую гору); комнату А. П. Остроумовой-Лебедевой (второй этаж, напротив лестницы, с дверью на большой угловой балкон с рисунками Габричевского); комнату Ал. Н. Толстого (тоже второй этаж, налево от двери, два окна на Сюрю-Кая). <...>
1 Александр Иванович Введенский (1888—1946) — митрополит русской обновленческой Живой Церкви, идеолог обновленческого религиозного движения. Он был участником диспутов с А. В. Луначарским.
2 Валентин Иннокентьевич Кривич (псевдоним, настоящая фамилия — Анненский, 1880—1936) — поэт, сын И. Ф. Анненского.
3 Статьи Е. Архиппова о творчестве Черубины де Габриак (Е. И. Дмитриевой).
4 Спектакль “С ружьем по Африке” (с участием А. Белого и В. Брюсова) был поставлен в Коктебеле 17 августа 1924 года в честь именин Волошина. В этом спектакле пародировались приемы убыстренного приключенческого немого кино.
5 Идет речь о книге “Константин Федорович Богаевский” (Казань, 1927), куда вошла и статья Волошина “К. Ф. Богаевский — художник Киммерии”.
6 Книга стихов Г. Шенгели “Норд” вышла в Москве в 1927 г.
1-2-3
М.А. Волошин и А.М. Петрова | М. Волошин. 1903 г. | Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина с Максом. 1878 г. |