Дневник Дома Поэта 1932 г.

14. 13/III 1932 г.

          В тот же первый год моей Феодосийской гимназии я инстинктивно понял, что среди товарищей-одноклассников мне необходимо себе выбрать приятеля и сожителя по своему вкусу. Выбор мой, естественно, остановился на Пешковском¹. Это был еврей маленького роста, с огромным лбом боклевского склада², очень серьезный, очень рассеянный, очень преисполненный чувством долга. Он в то время очень мучился тем, что он не еврей, а христианин: когда он был ребенком, его с братом отец (первоначально бывший ортодоксальным евреем, но потом сошедший с ума и от еврейства отступивший) неожиданно, не спрашивая его мнения или согласия, перевел в христианство (сделал лютеранином).
          И вот эта-то пугливость и настороженность совести мне в нем очень понравилась. Он тоже жил на неудачной квартире, куда его определила мать, привозившая его из Ялты: он год тому назад кончил Ялтинскую прогимназию и теперь перешел в Феодосийскую гимназию. Семья Пешковских предварительно жила в Томске - и Саша учился в тамошней гимназии. Потом его отец купил дачу в Ялте, переехал туда со всей семьей, скоро сошел с ума и умер, а сыновья - Александр и Артур, его старший брат, - учились в Ялтинской прогимназии. В одно из ближайших лет я ездил в Ялту и гостил у Пешковского³. От него я узнал о бесправном положении евреев в России. Впервые среди моих товарищей-гимназистов я узнал в Феодосии много евреев и, так как они все были значительно образованнее, чем другие гимназисты из "восточных людей" - караимы, армяне, греки - довольно тупые, то они мне показались и симпатичными, и интересными. Неприязни же и юдофобства я совсем не знал по семейным взглядам и традициям. Моя мать и по типу и по складу характера принадлежала к поколению русских женщин 70-х годов и до старости сохранила этот тип, трагический, красивый, всегда у последней черты, всегда переступающий запретные границы. Мы с Пешковским скоро облюбовали в Феодосии одну семью, в которой хотели бы поселиться. Это была семья Петровых. Семья настолько любопытная и сыгравшая настолько большую и направляющую роль в моей жизни и развитии и в гимназические годы, и после, что я должен остановиться на ней подробнее.
          Глава ее был полковник Михаил Митрофанович Петров⁴. Он служил полковником пограничной стражи, был старожилом этих побережий Восточного Крыма. Его высокую фигуру с толстовской или леонардовской бородой знали все. Он был мастер, очень разносторонний и талантливый.
          Он ставил любительские спектакли, превосходно играл, декламировал, был хорошим художником, в Феодосии не было ни одного старого дома, где бы не висело его акварельных видов на стенах, рядом с пейзажами Айвазовского, Лагорио⁵ и других феодосийских художников. Кроме того, у него была слесарная мастерская, он изобретал летательный аппарат, строил крылья, сам изобрел велосипед. Тогда еще велосипеда не было⁶. Но изобретение, должно быть, было неудачно, потому что Алекс, Алек. Полевой, славившийся в Феодосии своим остроумием, будучи в то время его писарем, поместил велосипед, изобретенный им, в списки "недвижимого" имущества. Впоследствии, живя в доме Петровых, я видел сиденье от этого велосипеда. Это было кованое кресло такого калибра и тяжести, что сдвинуть его с места одной рукой было трудновато. Правда, проект Михаила Митрофановича осуществлял местный кузнец и солидность конструкции представляет не столько желание и план старика Петрова, сколько добросовестность, преданность и личную признательность мастерового.
          Одним словом, М. М. Петров был, соблюдая, разумеется все пропорции и хронологические грани, маленьким феодосийским Леонардо да Винчи - и наружностью, и общественным положением, и широтой и разнообразием интересов.
          Остальная семья состояла из его жены Нины Александровны. Мечтательной, фантастичной, уединенной и невеселой стареющей женщины, жившей у себя в доме как гостья, всегда в уединенной и отдельной комнате, ее матери - бабушки - Марии Леонардовны Рафанович. Она была спокойна как-то органически - и когда сердилась, - волновалась, но не повышала голоса. Она по происхождению была не русская, но итальянка, и ее родной язык был итальянский и отчасти немецкий. Она принадлежала к старой феодосийской семье Дуранте, сохранившей старые корни в Италии и отчасти в Генуе. Хотя это не была древняя связь Феодосии со своей метрополией, но основатель семьи Дуранте в Крыму был генуэзец, и выехал он со своей родины в Крым только в начале XIX века, во время наполеоновских войн.

Павел Павлович фон Теш (1842-1908), врач, близкий друг матери Волошина, приобретший для нее землю в Коктебеле весной 1893 г

Восход Луны встречали чаек клики.

Максимилиан Волошин. Акварель.