11. 15 сентября.
Накануне - телеграмма о выезде Нюши и Лайзы. Ночью проснулся от крика в комнате Амори. Она стонала и корчилась в постели и была почти без сознания. Я сел и стал гладить ее руки, "Почему они не пишут?.. Что-нибудь совсем изменилось... Как они меня оскорбили... Лидия меня считает развратной..."
Потом она успокоилась. На рассвете я встал и пошел в город*. Я сосредоточивался по дороге и чувствовал внутренние крылья, которые несли меня. Во время ходьбы это выпрямляет необычайно. Серебряным утром спускался с гор. Бронзой червенел виноград. Кизил осенний - лилово-розовый, линялый, алый, винный...
Оставалось два часа до прихода поезда, и я пошел к Александре Михайловне*. Стал говорить ей о планах статей: о рифме-освободительнице, об утерянном искусстве плетения венков*.
Она перебила меня, когда я говорил о неумении носить и принимать венки:
"Это не в русском характере. Это не в духе православия. Все мы, в сущности, глубоко православны. Вы опять уходите от России. Мне жаль. Одно время вы чувствовали уже ее. Вы знаете, что вам надо готовиться к тому, чтобы принять венок. Смотрите - к Вашим словам уже начинают прислушиваться. Вы знаете, что Вы уже больше не имеете права шутить. Вот то, что Маргарита Васильевна не могла примириться с Вашими костюмами. Я этого уже не замечаю. Но это мешает людям подходить к Вам. К Вам станут приходить; так не обманывайте их. Смотрите - Вас всегда выделяли: женщины говорили, что вы не мужчина, - это значит, что Вы выше других. Я не говорю о том, что Вы талантливы, что у Вас больше эрудиции, чем у Вяч. Иванова и других. У Розанова, например, с его прозрениями. Но в Вас есть ясность и чистота. Вы, может быть, осуществление того, о чем они мечтают. Бессознательное осуществление. Понимаете, что Вы должны быть чисты. Для народа должны быть идеалы, конкретные, к которым можно обратиться. Вы должны быть готовы".
Снова эти слова. На меня кладут великое обязательство. Все мне налагают большую общественную роль, которой я не знаю и о которой не думаю. Но она вне моих целей и волений. Принять ее смиренно и снести честно, если она придет. Расти к ней, как растение к солнцу. Но я искал в себе и не нашел сознательного ведения к ней. Если она придет, то придет как судьба, не как дело. Быть свободным, радостным и готовым. Я в себе чувствую теперь, вместе с полнотой жизни, готовность, радостную готовность к смерти каждую минуту.
Аделаида Герцык* писала на днях Аморе:
"Вчера вечером пришло Ваше письмо о молчании, о венках и телеграмме, осторожной и оглядчивой (Вячеславовой)... Какая у Макс. Алекс, свободная, безоглядная душа по сравнению с Лидией и Вячеславом! Даже приписка его нам, такая торопящая и обгоняющая жизнь (что "наши отношения кончились"), так умилительно верна для него. Пусть напишет прежде всего статью об утраченном жертвенном искусстве плетения венков".
Я теперь думаю об этой статье - вижу ее.
Встретил Нюшу и Лайзу. У Нюши остановившийся, детски мучительный взгляд и сдвинутые напряженно брови, когда она молчит. Но потом она оживает тихою веселостью. "Я уеду из Коктебеля совсем здоровою или совсем не уеду"*.
4 часа с Лайзой мы мечемся по рынкам, базарам, бакалейным торговлям до изнеможения. Потом, в сумерках уже, приезжаем в Коктебель, Дом оживает в первый раз и светится всеми окнами. Я выхожу в сад и с радостью гляжу на него, освещенного и полного домашней жизнью, украшенного венками, принявшего, наконец, в себе жизнь.
Рисунок М.А. Волошина | Е.С. Кругликова | Автопортрет Максимилиана Волошина |