Л. Фейнберг. Из книги “Три лета в гостях у Максимилиана Волошина”.

* * *

          Вы уже читали: “Грызет Гайдана Тобка”. На волошинской территории бегало много собак. Но только двум разрешался " вход на террасу. Тобик был довольно большой, неприглядный пес, гладкошерстный, чем-то напоминающий фокстерьера-переростка. У настоящих фокстерьеров — поменьше — обычно четкие, коричневые, беспорядочно разбросанные пятна. У Тобика были тоже беспорядочные пятна, но как бы мутно-размытые.
          Гайдан — поменьше. Черная мохнатая дворняжка, с рыжими подпалинами.
          Тобик был собственным псом несчастного сумасшедшего Миши — племянника Пра.
          Говорили, что Миша, всегда озабоченный приготовлением противоядий для мерещившихся ему в еде отрав, сперва испытывает свои инъекции на бедном Тобике.
          Гайдан находился под покровительством Марины Цветаевой. Тобик, более сильный пес, быстро выжил бы соперника с террасы, если б Марина не защищала своего подопечного. Впрочем, Марина обожала всех собак и всех кошек.
          Макс в “Коктебельских сонетах” предоставил слово обоим псам.

Тобик

Я — фокстерьер по роду, но батар*,
Я думаю, во мне есть кровь гасконца.
Я куплен был всего за полчервонца,
Но кто оценит мой собачий жар?
Всю прелесть битв, всю ярость наших свар
Во тьме ночей, при ярком свете солнца
Видал лишь он, глядящий из оконца,
Мой царь, мой бог — колдун чердачных чар.
Я с ним живу еще не больше году,
Я для него кидаюсь смело в воду,
Он худ, он рыж, он властен, он умен,
Его глаза горят во тьме, как радий,
Я горд, когда испытывает он
На мне эффект своих противоядий.

*(Батар (франц. “batard”) —
нечистокровный, помесь)

Гайдан

Я их узнал, гуляя вместе с ними.
Их было много. Я же шел с одной.
Она одна спала в пыли со мной,
И я не знал, какое дать ей имя.
Она похожа лохмами своими
На наших женщин. Ночью под луной
Я выл о ней, кусал матрац сенной
И чуял след ее в табачном дыме.
Я не для всех вполне желанный гость.
Один из псов, когда кидают кость,
Залог любви за пищу принимает.
Мне желтый зрак во мраке Богом дан.
Я тот, кто бдит; я тот, кто в полночь лает,
Я черный бес, а имя мне — Гайдан.

Я не знаю, был ли где-нибудь у нас осуществлен цикл таких шутливых, бытовых сонетов. Думаю, что это — своеобразный опус, не имеющий аналогий. В русской литературе было много смешных и пародийных произведений — вспомним хотя бы Козьму Пруткова. Но не в форме цикла сонетов. <...>

Рисунок и живопись волошина в одиннадцатом году.
Мои первые коктебельские этюды.

          ...В 1911 году, летом, а также в 12-м году и в 13-м Макс рисовал только с натуры и только гуашью. <...> У него был прекрасный французский альбом — широкий, с тонированной, чуть шероховатой бумагой, чрезвычайно удобный для работы гуашью. Почти каждый разворот был особого цвета, скорее — оттенка: большинство листов были кремовые, серо-охристые, серебристо-серые. Отдельные развороты были почти белые, другие — наоборот, коричневые, некоторые из них даже черно-коричневые. Такие темные страницы требовали работы светлой краской, при помощи примеси белил.
          Этим летом Макс только начал работать в этом альбоме. Я помню первые этюды. Кажется, в первый раз Макс взял меня с собой, и мы пошли в сторону Сюрю-Кая, к ее отрогам. Там пробивался источник — из подножия одной из скал. Немного ниже была запруда, и ручей разливался небольшим озерцом, где отражались и ветви, и скалы, и небо.
          Я помню, как точно и безошибочно начертал Макс “проволочный” контур фрагмента пейзажа. Используя контурную схему, Макс начал работать гуашью. Я заметил, что он утеплял все цвета, сохраняя соотношения светотени и необходимые градации тона. Часа через полтора этюд (если только такую творческую работу можно именовать “этюдом”) был закончен. При всей реальности передачи, общий вид листа был сильно отклонен в сторону сиены золотистой.
          Какой размер был у альбома? Конечно, трудно определить по памяти. Предполагаю, ориентировочно, 24X38 сантиметров или около этого.
          Сохранился ли этот альбом? За этот год он был заполнен только на четверть... Макс использовал только, помнится, страниц семь. Некоторые этюды были выполнены на полном развороте, то есть сразу и на левой и на правой стороне.
          Макс знал наизусть все окрестные мотивы. Уходя работать в горы, он заранее обдумывал, какой именно элемент киммерийского пейзажа будет ему нужен, решая заранее, в каком общем тоне, в каком перспективном уклоне будет выполнен лист. В зависимости от творческого замысла он помещал в складную палитру больше тех красок, на которых будет основано общее цветовое решение. <...>
          Если он предполагал, что будет рисовать, глядя в сторону моря, он нередко заранее, дома вычерчивал линию горизонта. В зависимости от высоты расположения этой линии на листе заранее предполагалась не только общая композиция, но и перспективный угол, под которым будет зафиксирована часть пейзажа.
          При этом меня удивляло, что Макс часто отступал от строгой горизонтальной линии, придавая горизонту форму мениска, в середине — более высокую и постепенно снижающуюся на обе стороны. Я просил у него объяснения такого приема, но его теоретические обоснования не казались мне вполне понятными, а все — в конце концов — сводилось к тому, что он именно так ощущает правильность изображения горизонта, особенно в случаях, когда этюд располагался широко, на обе стороны раскрытого альбома. Надо сказать, что позже, в акварельных пейзажах, Макс уже не прибегал к этому приему.
          Мне помнится, что и в следующее лето двенадцатого года Макс продолжал пользоваться этим французским альбомом.
          Иногда Волошин работал на листе бумаги, прикнопленном к плоской доске, в этом случае края бумаги следовало плотно прижимать к дереву доски, для чего у Макса был набор зажимов, иначе бумага, при работе разведенной на воде краской, могла коробиться.
          Я написал тогда небольшой этюд маслом — с Макса, рисующего в горах. Макс сидит на небольшом складном стуле. Он в своем белом холщовом одеянии, брюки обрезаны немного ниже колен. На голове ярко-красная повязка. Макс уверял меня, что красный цвет так же защищает голову от солнца, как и белый. В левой руке он держит складную акварельную палитру, в ячейки которой заранее — весьма бережно — выложены, вместо акварельных плиток, необходимые гуашевые краски.
          Большой палец левой руки продет в овальный вырез палитры. Другие пальцы поддерживают небольшую доску с укрепленным на ней листом бумаги и — одновременно — зажимают две-три запасных кисти (беличьи? колонковые?) разного размера.
          Правая рука работает кистью неторопливым мягко-точным движением, неизменно присущим Максу — даже и не во время рисования.

1912 Год.
Снова — в коктебель.

<...> Полностью запамятовал, как я ехал — один — в поезде, как прибыл в Феодосию и как добрался до Коктебеля. Помню, что оказался за тем же дощатым столом, на этот раз ближе к Максу. Он встретил меня с простым, серьезным гостеприимством. И скоро я опять был допущен в его комнаты на втором этаже. Ведь “мастерской” и в этом году еще не было.
Скоро опять я читал, лежа на диване, Достоевского. На этот раз, смутно помню, “Идиота”. В то время, как Макс за своим столом не работал акварелью, а что-то писал. Вот тогда я и нарисовал его углем, довольно похоже. Не думаю, что этот, сохранившийся у меня, рисунок был выполнен в один день.

1-2-3-4-5-6-7

Автопортрет (Волошин М.А.)

Художник Петр Николаевич Троянский (x-1923)

Пейзаж.